— Если прикинуть количество родственников, умерших за последний месяц только у Александра Ермичева, слесаря сборщика четвертого цеха, то получится, что его семья, еще недавно имела в своем составе. — В этот момент я развернул бумагу с записями — четырнадцать теть, пятерых дядь, шестерых бабушек, троих дедушек и двух жен.

— Ах ты козлина! — Тут же послышался в зале чей-то визг. — Ты меня похоронить вздумал?!

Зал рабочего собрания взорвался хохотом. Но мне было не до смеха. С меня каждый день требовали выполнения плана, а как его было выполнить если половина цеха приходили на завод на рогах, а вторая половина, оказывалась в невменяемом состоянии уже к обеду. Если, кто-то не успевал за конвейером, то просто махал на это рукой, говоря, кому будет нужно тот и поправит. Вообще, создавалось впечатление, что люди приходили на завод больше отбыть время, что-то украсть, после продать украденное, пропить проданное, и еще во весь голос ругать руководство, из-за того, что опять получил ущемление в заработной плате, причем именно по вине инженера. И довольно часто, среди возмущений проскальзывало:

— Зачем мы, устраивали революцию? Чтобы после всякие жиды, изгалялись над простыми работягами?

Слышанная когда-то в юности поговорка: «Мы делаем вид, что работаем, а начальство делает вид что платит нам за это», «На работе ты не гость, забери, хотя бы гвоздь», «Работа не волк, в лес не убежит» — оправдывали себя на все сто. И таких поговорок можно было собрать ни один десяток.

И хотя вышестоящее начальство успокаивало меня, мол, сейчас везде такое положение, а куда деваться, нужно принимать мир таким, каков он есть и так далее, я чувствовал, что добром, все это не кончится. Так оно и вышло. В один из вечеров, когда я уже собрался лечь отдохнуть в дверь моей комнаты кто-то постучал. Не ожидая никакого подвоха, я спокойно открыл дверь, и тут же меня подхватили под руки, поставили у стены, пригласили понятых и в комнате начался обыск.

Брать у меня было в общем-то нечего. Никакой запрещенной литературы я не имел, несколько специальных справочников по сопротивлению материалов, пара книг из художественной литературы, взятых в местной городской библиотеке и десяток учебников, сохранившихся у меня еще со времени моего обучения в Леонской технической школе. И было вполне объяснимым, что все ни оказались написаны по-испански, но именно это и вызвало наибольший гнев в НКВД. После нескольких суток непрерывных допросов и очных ставок, меня обвинили в саботаже, заведомом затягивании производства, срыве производственного плана, из-за необоснованных претензий к качеству работы, неисполнении руководящих указаний, и ведения подрывной деятельности. Хотели было вменить и шпионаж, но видимо кто-то все же оказался достаточно умным и сумел прочесть, то, что было написано в учебниках, а может решили, что хватит и тех обвинений, которые уже успели набрать.

Как итог, меня осудили по статье № 58–7, где было сказано: «Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий, или противодействие их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций, влекут за собой — Расстрел, или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества. [6 июня 1927 г. (СУ №49, ст.330)].»

Вот только я был бы просто несказанно рад любому изгнанию, в любое соседнее государство. Правда за всю историю Советского Государства, я что-то не припомню подобных случаев. И уже вскоре, вместо изгнания, я и еще около сорока человек осужденных, каждый за что-то свое, двигались куда-то на север, в крытом вагоне, так называемой теплушке, под охраной караула из красноармейцев. То, от чего я так старался уйти, все же догнало меня и отправило туда же, куда в свое время угодил дед, может чуть позже, чем его, но сути от это не меняло.

Радовало хотя бы то, что дали мне всего пять лет, вместо семи как ему, и теплилась надежда на то, что вскоре по зонам прокатится амнистия, под которую возможно попаду и я. Хотя, кто знает, произойдет ли это и сейчас. Все же, если судить по рассказам деда, то он в это время уже как минимум полгода находился за решеткой, а я только направляюсь туда. В общем с каждым днем «жить становилось лучше, жить становилось веселее», и я впервые за все время пожалел, что не поддался своим мыслям находясь в Испании, и все же решился приехать в СССР. Наверное, надо было уходить в Португалию. К этому времени я бы уже давно помирился бы со старшими братьями и жил в свое удовольствие. Но сейчас мечтать об этом было уже поздно.

Не знаю, где именно сидел дед, судя по разговорам «знающих» людей, только в иркутской области имелось как минимум семь лагерей, занимающихся лесозаготовками. И было вполне естественным, что этим занимались именно зэка. Сейчас я по всем документам проходил как Петр Иванович Пиментель. Не знаю, к лучшему это или нет, но теперь большая часть людей услышав мою фамилию, тут же интересовались, не еврей ли я, и очень удивлялись, когда слышали о моем испанском происхождении. И как мне кажется оставались при своем мнении. а на заводе так и прямо порой называли жидом.

Похоже лагерное начальство, все-таки интересуется тем, кто именно поступает к ним. Во всяком случае, меня вызвали на ковер к хозяину, уже на следующий день. Войдя в кабинет, как учили встал по стойке смирно и произнес.

— Пиментель Петр Иванович 1916 года рождения. Статья 58\7 УК РСФСР от редакции 1926 года.

— Да уж наслышаны. Как же ты так, гражданин Пиментель, вначале за Советскую власть сражаешься, ордена зарабатываешь, а потому контрреволюционной деятельностью занимаешься.