Через два часа, возвращаясь за журналом, сын нашел отца на ступеньках дома. Старик уже не плакал, слезы высохли, оставив белесоватые следы в глубоких морщинах у рта. Он узнал сына, хотел что-то сказать, но не смог. Знакомое лицо пробудило в нем цепь воспоминаний, и пока они поднимались домой на второй этаж, память стала возвращаться:

– Где мой дом?..

– Теперь ты здесь будешь жить.

– А раньше я жил где?..

– В Челябинске.

– И что я делал там?..

– Работал на заводе.

– А, да... На заводе, конечно!.. Это сразу оживило его.- А я-то все забыл, мне стало страшно...

– Ничего особенного, ты же все вспомнил. Старик лег.

– А мать где?..

– Она же умерла... папа...

– А, да... Ты иди, иди, я буду спать... Он уже успокоился - "ну, забыл..." Ему стало тепло и хорошо. "Надо ехать к себе. Через пару дней двинусь..." Он вспомнил, как стоял на крыльце, ничего не зная о себе, и куда идти, как вернуться... но подумал уже совсем спокойно: "Бывает... последние годы работал много..." - и стал засыпать.

Повышение

В наш институт поступило распоряжение от высшего начальства - повысить зарплату сотрудникам. Как это сделать - никто не знал, потому что повысить надо было, а денег на это не выделили. Уволили нескольких пенсионеров, еще каких-то временных людей, но это были копейки по сравнению с тем, что требовалось для повышения. Тогда решили сделать так - оставить всех на своих местах и платить столько же, а изменить сами должности: кто имел высокий разряд, становился на ступеньку ниже, значит, получается, что денег зарабатывал теперь больше. Нет, он столько же получал, но ведь за работу, которая легче. Конечно, и работа оставалась той же, но на бумаге так все выглядело. Всем объяснили, что так поступить гуманно, гораздо лучше, чем выгнать каких-то людей с работы. На самом деле выгнать никого не могли, потому что другой работы в городе нет, а безработицы у нас быть не может. Вот такой остроумный и исключительно гуманный путь избрали, вот так сделали - и все согласились. Ведь все осталось на своих местах, а что может быть лучше того, что имеется? Все согласились - кроме одной женщины. Она была старшим лаборантом, без образования - и добилась такой работы, знала ее хорошо и гордилась собой. Она не хотела, чтобы ее сделали младшей. Вот такая история. Объясняли ей, объясняли, а она уперлась на своем - не хочу, чтобы меня понизили. Ей втолковывают, что не понижение это, а даже своего рода повышение, а она ни в какую... В конце концов, терпение у всех иссякло - и устроили ей экзамен. Собрались доктора и кандидаты - и в пять минут ей доказали, что она всего лишь младший лаборант. И сделали ей таким образом повышение в зарплате. Она потом плакала, а через месяц ушла от нас, стала безработной домохозяйкой. А у нас все смеялись над ней - ну, что за дура, нашла, чем гордиться...

За билетом

Я вышел в четыре. Ноябрь кончается, земля от холода звонкая, а снега нет и нет. В это время все спят, и я думал, что буду первый, но ошибся. На остановке стояли три женщины. Та, что поближе к кассе, была последней. Она стояла как копна, голова скрывалась в толстом платке. Подошел парень в спортивных штанах и кедах, он приплясывал на кривых ногах, куртка не застегивалась. Узнал, что стоят четверо и ушел, - так много билетов не бывает. Когда он скрылся, копна сказала - "а вот бывает..." Она была третьей и надеялась. Ближе к пяти стали подходить люди, которые особо не надеялись, но пробовали - авось повезет...

В будку пришла кассирша, замигал и зажегся, загудел белый искусственный свет, осветились рыжие занавески. Все выстроились друг за другом, не особенно напирая, но так, чтобы чужой продраться не мог. Сзади две женщины разговаривали. "Нынче мужика в доме держать накладно" - сказала одна. Вторая только вздохнула. Подошел маленький мужчина с широким толстым лицом и узкими глазами. Он встал поперек очереди. Все молча ждали, что он будет делать. Женщина сзади плотно прижалась к моей спине -видно, что никого не пропустит. "Все на Москву?" - спросил восточным голосом мужчина. "Все, все..." - ответили ему из разных мест в очереди. Он понял, что люди решительные и отошел в хвост. Кассирша перекладывала папки с бумагами и не спешила открывать. Через площадь быстро шла маленькая женщина с двумя сумками. Она подошла, тяжело дыша, и сказала, ни к кому не обращаясь: "Я с телеграммой..." Все молчали. "Мне сказали - с телеграммой без очереди..." она говорила нерешительно, видно было, что ей страшно. Опять никто не ответил. Время шло. "Пора уже..." - недовольно сказал кто-то в хвосте. "Нет, еще две минуты..." Первая женщина посмотрела на часы, она была уверена в себе. Женщина с телеграммой стала рядом с первой, набралась смелости и сказала - "с телеграммой можно..." Придвинулась еще и вытащила из кармана листок с синей каймой. Бумага произвела впечатление - между первой и второй оказалось пространство и телеграмма легла на столик перед окошком. Ее признали как силу, с которой бороться невозможно.

– Вот пришла... ночью... ехать срочно надо...

– Женщина, никто не возражает, - сказала металлическим голосом первая. Она из культурных, в замшевом пальто и с сумочкой через плечо. Окошко стукнуло и открылось. За ним была перегородочка, чтобы холодный воздух не тревожил кассиршу, и брызги не попадали - инфекция.

Женщина с телеграммой припала к окошку и ее голос извилистым ходом дошел до кассирши. Та стала отщипывать билеты, писать, и при этом жевала булочку, доедала завтрак. Теперь все стояли прижавшись друг к другу, стремились поближе к окошку. Сколько осталось?.. "Автобус большой - будет десять билетов..." Мне досталось хорошее место - у печки.

Будьте уверены

Хлеб привезли к десяти. Кассирша ушла принимать, а девушка-фасовщица протянула веревочку от перил до перил и встала у входа. Люди столпились на лестнице. Булочная во втором этаже, вот и стоим на ступеньках. "Дочка, впусти в магазин, мы подождем в тепле" - просит старик с сумкой на колесиках. Девушка молчит, руководит движением людей. Краснолицые грузчики носят ящики с булками, кассирша руководит движением булок. "Ну, впустите, зачем мы на лестнице" - говорит женщина в очках, наверное, учительница. У них особенный голос. Девушка не смотрит на учительницу, она отучилась, слава Богу, и теперь на хорошем месте - следит за булками, и фасует, когда есть, что фасовать. Раньше здесь продавали конфеты, и фасовать было что, а теперь продают только чай, иногда, - его фасуют на фабрике, - да булки... Разрезать пополам - нож даден, так что совсем фасовать нечего. Но следить надо - и направлять потоки людей... И вдруг один парень стал развязывать веревочку. "Что это вы обнаглели, - говорит - я пока похожу по магазину, согреюсь..." Девушка не может два конца защищать, она один обслуживает, а парень с другого хулиганит, узлы развязывает. Она - к тому концу и безобразие пресекла, но с покинутой стороны начинается новое вмешательство - пожилой человек в очках преступно вторгается на территорию. Одной не справиться...

– Да что же это!.. Маша, Маша, скорей сюды!.. Кассирша Маша смотрит совершается недозволенное, она оставляет грузчиков и бросается на помощь, закрывает прорыв, и теперь они обе на месте, каждая свой конец защищает. Вдвоем они справятся.

Прогресс налицо

Дед моего приятеля получил свободу в десять лет - отменили крепостное право. Отец уже был свободным крестьянином, но в тридцатых годах у него отняли лошадь и корову, заставили вступить в колхоз и забрали паспорт приписали к земле. Мой приятель снова свободный человек, учился бесплатно и поступил в аспирантуру. Но он не имел права жить со своей женой. Жениться-то он мог, но жену не приписывали к нему - не положено, и он жил в общежитии, отдельно. Через три года его направили на работу, и снова дали общежитие, комнатку шести метров в четырехкомнатной квартире. Приписали, конечно, но жену не стали приписывать. В ЖЭКе какая-то женщина говорит -"не припишу, площади у вас нет..." Как же быть? Площадь не дают - и приписку не дают, о здоровье заботятся: