Работа на тракторе, знамо, не для белоручек, но ведь и тракторист бывает опрятен – роба чистая, починенная вовремя. Рад бы Вениамин быть таким, да не всегда получается. Подхватит утром брюки, пуговиц на поясе как не было, так и нет, затянется ремнём и пошёл, а иной раз оторванный карман на проволоку прихватит – как без кармана?

Вот и выговаривает он жене за нерадивость.

Вот ещё новая забава у неё появилась: пристрастилась к рюмочке. Недаром в тракторе Стёпка не ответил на отцовский вопрос: «А мамка чего?» – скрыл, что опять застал её навеселе, корова в хлеву ревмя ревёт не доена, свиньи визжат не кормлены. Наташка в садике, а мамка спит, в ус не дует.

Раз от разу Вениамин после таких подарочков от жены нередко и сам загуливал, но во хмелю становился не буйным, а замкнуто-смурным, даже Стёпка, липнущий к отцу, побаивался, видя его тяжёлый взгляд из-под сдвинутых бровей. Буйный во хмелю может много бед сотворить, но и «тихий омут» ой как опасен: поди знай, что у человека на уме.

Поначалу Стёпка сдружился с одноклассником Васей Уловкиным, соседом через огород. Большая у Васи семья, но живут зажимисто, не бедствуют, дом – полная чаша.

Вася учился лучше Стёпки, не то чтобы хватал звёзды с неба, но как-то ловко у него получалось: где увернётся, где умело спишет, где схитрит, где подзубрит – глядишь, и результаты неплохие.

Раз от разу Стёпа стал замечать, как куражится Васька над собственной матерью: то не так и это не эдак. Капризничал, беззастенчиво врал. Разговаривал с ней лениво, врастяжку, будто старший. Ещё больше его смущало, что не очень-то желанный он гость в семействе друга. С Васькой Стёпа не ссорился, но заходить к нему больше не стал, закралось недоверие, не на равных держалась та дружба – не его это поля ягода.

Сблизился Стёпа с Лёнькой Лунёвым, тоже одноклассником. Лунёвы жили на отшибе в тесном домишке, далеко от Царапкиных, но дружбе это не мешало, то и дело гостевали мальчишки друг у друга.

Дурная весть о родителях Стёпы разнеслась в школьном трудовом лагере, где ученики отрабатывали практику на летних каникулах с проживанием в щитовых домиках. Из деревни прибежала одноклассница:

– Где хоть Стёпушка-то наш? Там в деревне такое! Ой, страху натерпелась!

– Что там? Говори толком! – не выдержали однокашники.

– Батя его закрыл на замок мамку-то Стёпушкину и дом поджёг. Загасили пожар, а Шуринка в дыму задохнулась. Ой, страсти какие!

Хватились Стёпы, но не нашли в лагере. Никто определённо не знал, куда он исчез. Не оказалось и Лёньки. Оно и понятно, всюду вместе. Знать, тоже в деревню убежали.

Поздним вечером Лёнька явился в лагерь один, угрюмый, неразговорчивый. Про Степана коротко бросил:

– А я почём знаю, как и чего там, у бабки он остался.

В лагерь Стёпа не вернулся. Отца арестовали, увезли. Мать похоронили. Сестрёнку Наташку забрала бездетная городская тётка по отцу. Дом закрыли. К житью он был пригоден, чуть отремонтировать только, но не станет же мальчишка жить один. Степан перешёл к деду Митечке, бабке Анисе. Распродали скотину со двора. Об отце ни слуху ни духу, со временем и страсти улеглись, на селе обсуждают событие до первой свежей новости.

В сентябре в школу Стёпа не пошёл. Предстоял суд над родителем, а потом уж как-то разрешится и его дальнейшая судьба.

В день открытого показательного суда над Вениамином в сельском Доме культуры яблоку негде упасть. Пускали всех, взрослых и подростков. Народ битком стоял в проходах, глухо бубнил, люди ждали развязки, праведного наказания.

За столом правосудия заняли свои места судья, прокурор, адвокат, общественный обвинитель, народные заседатели. Объявили начало:

– Прошу встать. Суд идёт. Слушается дело Царапкина Вениамина Дмитриевича тысяча девятьсот тридцать пятого года рождения.

Вывели Вениамина. Он встал у края сцены, чуть поклонился односельчанам:

– Здравствуйте.

Гудящий, как растревоженный улей, народ вдруг стих. Лишь осенние мухи на подоконниках за тяжёлыми портьерами сонно зудели, забиваясь в щели на зимовку. Никто не ответил, не кивнул подсудимому.

Тот как-то сразу осунулся, свесил голову да так и просидел на скамье подсудимых, ни на кого не глядя. На вопросы судьи отвечал вяло, неубедительно. Пытался обвинить жену в том, что застал её спящую пьяной. Оправдывался, что сам был в подпитии. Канистра с бензином, обнаруженная у дома, имела место быть в его показаниях. Не помнил, откручивал ли пробку. Якобы курил, сидя на завалинке, бросил окурок, ушёл; как воспламенилось, не видел. На вопрос: «Зачем закрыл дом на замок?» – ответил что-то невразумительное, что и решило исход дела.

Помимо судьи и прокурора, самую суровую обличающую речь произнёс общественный обвинитель – директор школы. Сельчане уважали и прислушивались к авторитетному человеку.

Суровый, поставленный голос Филимона Тарасовича звучал уверенно и непоколебимо, в зале опять стояла гробовая тишина. Общественный обвинитель запросил для подсудимого высшую меру наказания.

После совещания прокурор объявил приговор: восемнадцать лет заключения в колонии строгого режима. Веньку из зала суда увели в наручниках.