– Я как ложку-то увидел, так сразу и понял, что тут дело не чисто! – громко разорялся хозяин избы. – Приметная ложка-то! А лишь сказали мне, что сегодня ночью семью Кузьмы Ёлкина вырезали, так я и смекнул – кто душегуб. Попался, наконец-то!

– Точно, – вторил старику другой сердитый голос, – Кузьмы ложка. Я ж её сам ему резал: вон, видите, нож у меня сорвался. Вон, вырез кривой! И для ручки я ему алой краски давал. А давайте, братцы, сейчас же этого ирода на вилы поднимем. Третью уж семью на деревне вырезал! У, душегуб треклятый!

– Давайте! – откликнулись сразу несколько голосов, и кто-то схватил Ефима за шиворот. – На вилы!

– Стой! – раздался громкий властный голос. – Не сметь! Я за начальством в город послал. Пусть они сами решают, что и как, а наше дело закон блюсти.

– Да как же так, старшина?! – истошно заорали прямо над головой солдата. – Он наших режет почём зря, малых деток не жалеет, а мы закон блюсти? Не дело это, Иван Петров! На вилы его, ребята!

– А я сказал: стой! – теперь уже орал старшина Иван Петров и послышался треск рвущейся материи. – Начальство разберётся! Минька, Гринька! Оттащите эту падаль в старый амбар! Заприте его там покрепче! Пусть под запором пока посидит!

Минька с Гринькой оказались ребятами ловкими. Ефим и слова промолвить не успел, как подхватили его крепкие руки, выволокли на улицу, а потом запихнули в амбар, угостив напоследок парой крепких пинков под зад.

Все эти странные события произошли столь неожиданно и быстро, что Кривов еще долго лежал носом в прелой соломе, силясь понять, а что это, собственно говоря, с ним случилось. По крыше амбара забарабанили частые капли дождя. Ефим попробовал подняться на ноги, но тут соломенная труха попала ему в нос: и расчихался солдат так, что слёзы из глаз. А вот как успокоился солдатский нос, так и время подумать пришло.

– Чем это я им не угодил? – думал Ефим, присаживаясь у стены и морщась от боли в связанных руках. – Не обидел, вроде, никого. За что ж меня так? Неужто за горшок каши такая плата? Или за любопытство своё страдаю? Или слово своё я не сдержал?

Недоумевал солдат, прислушиваясь к шуму дождя. А дождь на улице лютовал всё крече и крепче. Еще немного посидев, надумал Ефим подняться, дойти до двери и несколько раз ударить накрепко запертую дверь ногой. Но с улицы никто не отозвался. Солдат выругался самым неподобающим образом и опять поплелся в угол, где лежала куча серой соломы.

– Надо как-то им объяснить, что напраслину на меня возвели, – думал Ефим и всё силился сорвать путы с рук, но куда там… А тут еще живот в придачу ко всему разболелся, недаром говорят, что беда к беде, как обжора на лакомый кусочек стремится.

Места себе не находил солдат, что угрь на сковородке вертелся, а толку, как с козла молока, хоть волком вой. И завыл бы Ефим за милую душу, но тут распахнулась дверь, и вошел в амбар высокий жилистый мужик. А вид у того мужика, словно его только из омута вытащили: мокрый до нитки, лицо бледное, аж в синеву, нос, как у филина клюв, белки же глаз – все в кровавых извилинах. В правой руке пришелец держал большой кривой нож. И шаг за шагом приближался этот мужик к солдату.

– Ты, ты, чего это? – испугался не на шутку Ефим и стал пятиться назад, но пятиться никак не получалось, только в прелой соломе закопался.

Тут еще молния синим светом озарила разбойника с ножом, и следом гром с треском надрывным: трах-та-ра-рах! Пушек турецких Ефим не особо страшился, а тут душа к самым пяткам скатилась.

Конец ознакомительного фрагмента.