И основная критическая установка книги Розанова направлена не на представителей однополой любви, а на тех, кто от любых сексуальных отношений отказался. На тех, кого христианство почитает величайшими образцами праведной жизни: монахи, монахини, отшельники и пр.

А для Розанова отказ от всякого совокупления – это и есть величайший грех. Его книга, направленная против монашества и скопчества, по силе и страстности антихристианской критики вполне сравнима с «Der Antichrist. Fluch auf das Christenthum» Фридриха Ницше. Как и Ницше, Розанов критикует христианство за порчу нравов и ценностей. И для Ницше, и для Розанова, христианство – это религия, отрицающая жизнь. Как и Ницше, он ругает христианство именно за то, что обычно принято эту религию хвалить. Ницше в «Антихристе. Проклятие христианству», например, обрушивается на равенство, которое считает фальшью, а Розанов – на целомудрие и воздержание. Ницше обвиняет христианство в том, что из «сильного человека», следующего своим инстинктам, оно сделало «негодного человека», «отверженца». Для Розанова содомское проклятие христианства в нарушении естественного хода вещей, семейного начала, лежащего в основе жизни человека и всей цивилизации. Христианство – приводит к страданию «людей лунного света».

Что такое совокупление? По Розанову – это «боковой рост» человека. Удерживать этот рост, впадая в аскетизм, это и значит впадать в грех, творить великий и страшный грех, отвергая Божеский Промысел, перепутывая планы творения.

Человек – есть только трансформация пола. Из полового акта вышедший, сложенный и из частиц страстного совокупления, есть во всем своем «я», «целом» и «дробном» – человек, для Василия Розанова, сексуальное существо, страстно дышащее сексуальностью, томимое полом, детерминированное модификациями сексуального не только в половой сфере, но и в битвах, в творчестве, в отшельничестве, в аскетизме, торговле, и в самом чистом и святом виде, в самом нормальном – в семье.

Отношение к аскетам и приверженцам однополой любви в обществе разное. Первых почитают как святых, вторых – как грязнейших из грешников. Но для Розанова – это явление одного рода. Он пишет, что истина этого явления глубоко погребена под сором. В то время, как общество, ничего не знающее об аскете, обрекшем себя на воздержание, не знающее о том, что происходит в его тихом омуте, – то же самое общество, не зная глубины явления и не догадываясь, что к категории этой принадлежат всеобще любимые и Почитаемые лица, – рисует вообще и шаблонно, механически и машинно всех представителей однополой любви людьми «извращенными», «развратными», «больными», «уродами».

Этому, главным образом, способствовала несовершенная ремесленная медицина и недоразвитая ремесленная юрисдикция. Ибо они, даже в недопонимаемых ими случаях, способны только ставить уничижительные диагнозы и выносить суровые приговоры: «Врач с клистирной трубкой и пластырем, и судья, всегда судивший кражи, убийства и подлоги, встретясь с явлением, для которого недостаточно всех умственных сил Пастера, Шарко и других, стали – один брызгать на него из клистирной трубки, а другой приговорил его в тюрьму; оба – «по профессии своей», по привычке своей, по традиции своей; проще же – оттого, что они никогда ничего другого и не умели делать ни с чем».

Что такое «лунный свет» для Розанова? Чем он отличается от солнечного? Лунный свет – это светящий свет, в отличие от солнечного – греющего, органического… Для Розанова: лунный свет – не органический.

«А какой? Спиритуалистический. Пожалуй, spiritus в нас – отражение лунного в каждом свете «девства», частицы которого никто не лишен».

Влюбленные девственники смотрят на Луну? Со счастливыми супругами, знающими радости плотской любви в браке – это происходит гораздо реже. Лунный свет – совсем другой колорит любви! Супруги любят солнышко. Почему? Кто разгадал? Розанов отвечает: «Луна запрещает «очень любиться», вот «сближаться»; «грозит с неба пальчиком. Полюбуйтесь, помечтайте, но – и довольно». Это – монашеская любовь, прогулки по полю влюбленных монахинь, грустных, молчаливых, не знающих, что делать со своею любовью, не нашедших тогда еще «предмета»… Это – несчастная или преступная любовь, не нормальная, ничем не кончающаяся, которой положены роковые пределы. Мечтательное начало с тем вместе есть и жестокое: ведь сентиментализм Руссо родил фурий террора, как был сантиментален и Робеспьер… в мечтах родится идеал; а идеал всегда бывает и особенно ощущает себя оскорбленным действительностью. Идеал и «луна» не знают компромиссов… Луна и ночь – уединенны: опять – это монашеский зов! Все это совершенно обратно горячему солнышку, ясному, пекущему, выгоняющему из земли траву, выгоняющему из стволов древесных сладкую камедь (сок), от которого цветы расцветают, пестики цветов опыляются, а тычинки и околоплодник цветов наполняются нектаром. И, наконец, все зреет к августу, когда тяжелые гроздья, яблоки, всякие плоды склоняют почти до земли ветки дерев. Солнце – супружество (совокупление), солнце – факт, действительность. Луна – вечное «обещание», греза, томление, ожидание, надежда: что-то совершенно противоположное действительному, и – очень спиритуалистическое».

Дмитрий Сергеевич Мережковский, отвечая на вопрос: «В чем же религия Розанова?», – писал, что это, без всякого сомнения, религия пола. Для Розанова, пол, как зажигательное стекло, собирает и сосредоточивает все рассеянные в мире лучи Божественного в одну огненную точку. Поэтому для него Ветхий Завет – как абсолютное религиозное утверждение пола, деторождения – предпочтительнее христианской части Библии. Ибо сущность Нового Завета – проклятие пола, Бессемянное Зачатие, абсолютное религиозное отрицание, ноль пола.

«В мире борются два света – лунный и солнечный. Солнце – Ваал – бог плодородия, Луна – Астарта – вечно бесплодная дева, богиня ночи, смерти и сладострастья. Иудейство – религия солнечного, христианство – лунного света. Нужно выбрать между Ветхим и Новым Заветом, между семьей и содомом, деторождением и детоубийством, спасением и погублением рода человеческого», – так резюмирует розановскую картину мира его вечный оппонент Дмитрий Мережковский.

У Бунина в «Жизни Арсеньева»: «Справа, над садом, сияла в ясном и пустом небосклоне полная луна с чуть темнеющими рельефами своего мертвенно-бледного, изнутри налитого яркой светящейся белизной лица. И мы с ней, теперь уже давно знакомые друг другу, подолгу глядели друг на друга, безответно и безмолвно чего-то друг от друга ожидая… Чего? Я знал только то, что чего-то нам с нею очень недостаёт…».

Луна как молчаливый собеседник в раздумьях и ожиданиях. Луна вернейший спутник одиночества. При лунном свете человек, как правило, чаще грустит, чем в дневное время. И чаще находится в одиночестве. Наедине со своими мыслями, чувствами, воспоминаниями. Ночная тишина более способствует углубленной рефлексии.