Тадеуш Костюшко резню безоружных русских солдат и беззащитных гражданских лиц в Варшаве и Вильно полностью одобрил. Ян Килинский из Варшавы (который во время заутрени лично убил двух русских офицеров и казака) получил от него звание полковника, а Якуб Ясинский из Вильно — даже чин генерал-лейтенанта.

Это и есть те победы, которые современные поляки сочли достойными для увековечения на мраморных плитах мемориала Могилы Неизвестного солдата.

По свидетельству очевидцев, Екатерина II, узнав о резне безоружных солдат, устроенной поляками, в том числе и в варшавских церквях, впала в состояние истерики: кричала в голос, стуча кулаками по столу. Отомстить за вероломное убийство русских солдат и офицеров и навести порядок в Польше она поручила фельдмаршалу П. А. Румянцеву. По состоянию здоровья он от этой обязанности уклонился, вместо себя послав генерал-аншефа А. В. Суворова, который в тот момент находился в Очакове.

Узнав об этом назначении, Суворов, сказал:

«Пойдём и покажем, как бьют поляков!»

Суворов мог говорить так с полным основанием: бить поляков он умел, что и продемонстрировал в ходе кампании в Польше 1769–1772 гг. Именно здесь он, кстати, и получил первое генеральское звание: начав войну в чине бригадира, закончил ее генерал-майором.

С тех пор прошло более двадцати лет, но поляки Суворова не забыли и очень боялись — настолько, что руководители мятежа решили обмануть своих сторонников. Они стали распускать среди мятежников слухи о том, что известный им своими полководческими талантами граф Александр Васильевич Суворов то ли убит под Измаилом, то ли находится на границе с Османской империей, которая вот-вот нападет на Россию. К Варшаве же, по их уверениям, должен был придти однофамилец этого полководца. Но к Варшаве шёл настоящий Суворов, который 22 августа 1794 года приказал своим войскам:

«Строжайше рекомендую всем господам полковым и баталионным начальникам внушить и толковать нижним чинам и рядовым, чтобы нигде при переходе местечек, деревень и корчм ни малейшего разорения не делать. Пребывающих спокойно щадить и нимало не обидеть, дабы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей».

Между тем русские и без Суворова уже воевали неплохо, и 12 августа город Вильно сдался российским войскам. 14 августа его жители подписали акт о лояльности России. А 10 октября (29 сентября) в бою с отрядом русского генерала И. Ферзена под Мацеёвицами был ранен и захвачен в плен «диктатор восстания и генералиссимус» Костюшко.

В этой войне принимали участие также прусские и австрийские войска.

Австрийцы, которыми командовал генерал-фельдмаршал Ласси, 8 июня взяли город Хелм. Прусские отряды во главе с самим королём Фридрихом Вильгельмом II в союзе с корпусом генерал-поручика И. Е. Ферзена 15 июня заняли Краков и 30 июля подошли к Варшаве, которую осаждали до 6 сентября, но, не сумев взять ее, отправились к Познани, где началось антипрусское восстание.

Суворов же, имея при себе лишь около 8 тысяч солдат, продвигаясь к Варшаве, в августе—сентябре 1794 года разбил поляков у деревни Дивин, у Кобрина, у Кручицы, под Брестом и под Кобылкой. После победы Суворова у Бреста, где поляки потеряли 28 орудий и два знамени, Костюшко за считаные дни до своего пленения приказал при новом столкновении с русскими использовать заградительные отряды:

«Чтобы во время битвы часть пехоты с артиллериею всегда стояла позади линии с пушками, заряженными картечью, из которых будут стрелять в бегущих. Всякий пусть знает, что идя вперед, получает победу и славу, а подавая тыл, встречает срам и неминуемую смерть».

А Суворов, объединившись с другими русскими частями, действовавшими в Польше, и доведя численность своей армии до 25 тысяч человек, 22 октября (3 ноября) подошел к польской столице.

Уже на следующий день русский полководец бросил свои войска на штурм Праги — хорошо укреплённого правобережного предместья Варшавы. Для мятежников, которые совсем недавно выдержали более чем двухмесячную осаду союзных прусских и российских войск, это стало полной неожиданностью: они был настроены на многомесячную (если не многолетнюю) войну. Действительно, по всем канонам военного искусства штурмовать Прагу было безумием. У русских было около 25 тысяч солдат и офицеров и 86 орудий, среди которых не оказалось ни одного осадного. Прагу, хорошо укреплённую за месяцы, прошедшие после начала восстания, защищали 30 тысяч поляков, у которых было 106 артиллерийских орудий.

Но Суворов верил в русских солдат, а те страстно желали отомстить вероломным полякам за убийства безоружных сослуживцев. Российский полководец знал о настроениях своих подчинённых, и приказ, отданный им накануне штурма, гласил:

«В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. Кого из нас убьют, — Царство Небесное; живым — слава! слава! слава!»

Также он гарантировал защиту всем полякам, что придут к русскому лагерю.

Но помнившие об участи своих товарищей русские не настроены были щадить мятежников, а поляки, подозревавшие, что прощения за вероломство не будет, защищались отчаянно, фактически прикрываясь мирным населением Праги. И это яростное сопротивление лишь озлобляло штурмующие войска.

Бой за Прагу продолжался всего один день, но участники этой операции сравнивали его со штурмом Измаила. Ожесточение сторон поразило даже видавших виды очевидцев. Суворовский генерал Иван Иванович фон Клуген вспоминал:

«Один польский дюжий монах, весь облитый кровью, схватил в охапку капитана моего батальона и вырвал у него зубами часть щеки. Я успел в пору свалить монаха, вонзив ему в бок шпагу по эфес. Человек двадцать охотников бросились на нас с топорами, и пока их подняли на штыки, они изрубили много наших. Мало сказать, что дрались с ожесточением, нет — дрались с остервенением и без всякой пощады. В жизни моей я был два раза в аду — на штурме Измаила и на штурме Праги… Страшно вспомнить!»