— Господин…

А одежду-то она привела в порядок не до конца, ой не до конца… И эта её свободолюбивая грудь всё ещё выглядывает наружу, ловя момент, чтобы хась — и выскочить снова…

— Прочь! Все прочь! Отойдите, бля! А то наброшусь! Быстро! Ёбаный стыд, моржовый хер, сучье говно! Вот, так, вот, ещё… Давай, голубчик, жги… Хреначь со всей силы! Херачь! Хуячь! Еби! Во-о-от, так, уже лучше… Так что вы там сказали, а?..

— Господин, — сделала вторую попытку Эльтодреель, потупив взгляд и молитвенно сложив руки на груди. На груди…

— На груди, бля!.. Стовосьмидесятиногий пиздохуй! Да, да, вот так! Ебашь меня, маленький говнюк, ебашь меня сильнее… А ты не смотри туда! Не смотри! В глаза ей смотри, сказал! Так что там было-то? Что ты хотела сказать?

— Я хотела сказать, что наши мужчины оказались категорически против решения подчиниться вам, господин. И были за это изгнаны. Проблема решена, только теперь… Боюсь, на вас теперь лягут дополнительные обязанности. Уж не знаю, справитесь ли…

Ефим горестно вздохнул и хлопнул себя рукой по лицу. Сам.

Крепко-накрепко зажмурился, вдохнул-выдохнул, стараясь привести в порядок мысли и всё остальное. Наконец, огляделся.

Вечер постепенно превращался в ночь, однако это превращение ещё не завершилось. Тёмно-синее небо, насколько можно было видеть сквозь деревья, только начало наливаться чернотой. Осторожно зажигались одна за другой редкие звёзды. Птицы сонно и лениво чирикали, готовясь ко сну. В воздухе чувствовались прохлада и сырость, но при этом ветер, уютно шелестящий листьями, был ещё тёплым.

Под кронами деревьев сгущались сумерки, но с темнотой самоотверженно боролись покрывшие всё вокруг светлячки, множество их. В созданном ими необычном освещении, похожем на неоновую подсветку, всё выглядело нереальным и волшебным. И света было достаточно, чтобы оценить множество взглядов, наполненных затаённой надеждой и плохо скрываемым беспокойством. Ефим почувствовал себя, словно Дед Мороз на детсадовской ёлке. Или, вернее, как стриптизёр на вечеринке, которую устроили после окончания ёлки воспитательницы, доплатив снявшему ватную бороду и надевшему кожаные трусы аниматору.

Девушки послушно разошлись в стороны и теперь стояли ближе к краям помоста, выстроившись в три неровные шеренги. Ровно четырнадцать штук. Три эльфийки, одиннадцать фей. Одновременно очень похожие друг на друга, как сёстры, и в то же время — такие разные.

Все эльфийки — высокие, стройные, с одинаковыми золотистыми волосами, в одинаковых зелёных костюмах — конечно, с поправкой на состояние одежды Эльтодреели. Тем не менее, Ефим точно бы не спутал этих троих, каждая обладала ярко выраженной индивидуальностью: черты лица, фигуры, возраст, рост, и, казалось, даже характеры были разными.

Что до фей — у весёлых малышек разброс был гораздо шире. Волосы — почти весь спектр видимого света. Обычные человеческие каштановые, чёрные, русые, и тут же — голубые, зелёные, розовые, сиреневые. То же с глазами. Кое у кого даже отличался цвет кожи. Одежда — платья, топики, набедренные повязки, коротенькие юбочки — кто во что горазд. И рассмотреть всё это можно было в деталях, поскольку значительная часть светляков пристроилась в волосах, а также на телах фей. И хуже всего было там, где насекомые пристроились не на одежде, а забрались под неё, заставляя тонкую материю просвечивать…

Оглядев всё это великолепие, Ефим поскорее воздел глаза вверх, к ночному небу, так, чтобы никого не видеть. После этого собрался было дежурно выругаться, призвав свою личную анти-виагру, так, для профилактики — но тут откуда-то со стороны донеслось истошное:

— Демоны!..

— Демон!.. Нечисть!.. Гадкий тролль!.. — Неслось со всех сторон.

Пётр, перебравшись через край ямы, воздел своё знамя к тёмно-синему вечернему небу, на котором зажглись первые редкие звёзды. Прокашлялся. Ещё раз прокашлялся. Помялся. Прокашлялся в третий раз — и, наконец, заговорил, иногда срываясь на неумелое пение:

— Вышел Пётр из зиндана! Вынул флаг свой из кармана! Буду резать, буду бить… Все вокруг меня… Козлы!

Прочитать этот небольшой стишок на публику стоило огромных усилий, а последние слова Пётр так вообще произнёс громким полушёпотом. Кажется, ещё никогда он столько не говорил за одни сутки.

В прошлой жизни новоиспечённый скальд и бард вообще не понимал того, как можно взять, и начать это делать с незнакомыми людьми. Он не представлял, как те же кондукторы в транспорте обращаются к пассажирам «оплатите проезд» — и как, в конце концов, сами пассажиры спрашивают друг-друга: «Не выходите следующей?», не говоря о том, чтобы попросить водителя маршрутки остановиться в нужном месте. Из-за этой навязчивой боязни открыть рот, Пётр иногда даже проезжал мимо своей станции в метро, и потом приходилось садиться на поезд в другую сторону и возвращаться назад, а в маршрутках вообще не ездил — или ездил, но выходил только вместе с другими пассажирами, и не всегда в нужном месте…