– И что, теперь вы все ждёте, пока кто-то заберёт их обратно? – спросил я, не сильно заботясь о том, что говорю.

Она рассмеялась, но смех был каким-то странным – не весёлым, скорее усталым.

– О нет, никто не забирает их обратно. Слишком поздно. Мы просто живём с ними, потому что больше ничего не остаётся.

Её слова прозвучали буднично, без сожаления, как если бы она говорила о простом факте жизни. Она повернулась к выходу и добавила:

– Не переживайте, вы быстро привыкнете. Или не привыкнете. Здесь это не имеет значения.

Когда дверь за ней закрылась, я почувствовал лёгкое головокружение. Что-то в этом месте действовало на меня, как легкий туман – всё казалось реальным, но при этом каким-то отстранённым, как если бы я наблюдал за своей жизнью со стороны. И вдруг я понял: всё вокруг словно зависло во времени. Ничего не двигалось. Часы не шли, воздух не колебался, даже звуки, казалось, терялись в тишине.

Я вышел на улицу и снова оказался на площади. Всё было на месте, только теперь мне казалось, что город замер в ожидании чего-то. Но чего? Я ещё не знал ответа. И я не был уверен, что вообще хочу его знать.

Я продолжал бродить по улицам. Казалось, город был жив, но не торопился открываться мне. Людей почти не было, но каждый шаг, каждый уголок вызывали у меня ощущение, что всё происходящее имеет значение. Может быть, даже большее, чем я пока мог осознать.

Потом я заметил его. Мужчина сидел на лавочке в небольшом сквера. В одной руке он держал карандаш, в другой блокнот. Сначала я подумал, что он рисует, но, подойдя ближе, увидел, что страницы его блокнота абсолютно пусты.

Он поднял на меня глаза и улыбнулся, словно увидел старого знакомого.

– Присаживайся, если не спешишь, – сказал он спокойно, как будто давно ждал меня.

Я сел рядом, и тишина вновь вернулась. Казалось, что здесь, в этом городе, никто никуда не торопится. Всё текло мягко и спокойно, как туман по реке.

– Ты художник? – спросил я, указав на его карандаш.

Он посмотрел на карандаш, как будто впервые его заметил, и слегка усмехнулся.

– Был когда-то, – сказал он с задумчиво. – Рисовал, пока не потерял смысл. Или, может, смысл потерял меня. Уже не помню.

Я огляделся вокруг, и что-то в его словах задело меня. Этот город… Что здесь не так?

– А что произошло? – спросил я.

– Здесь все теряют что-то, – сказал он просто. – Это место собирает мечты. Но не те, которые сбываются, а те, которые остались забыты. В конце концов, кто-то должен их хранить.

Он говорил так буднично, как будто это самая обыденная вещь в мире – хранить чужие мечты, которые кто-то оставил по дороге жизни.

– Так что, теперь ты хранишь мечты других? – спросил я, чувствуя, что начинаю улавливать суть.

– Можно и так сказать, – он кивнул. – Мечты не исчезают, если от них отказываются. Они просто переходят к тем, кто остался. Я рисую то, что не нарисовали другие. Ну, или пытался. Теперь вот просто сижу, – он показал на свой блокнот. – Руки вроде бы помнят, но в душе пусто.

В его словах была какая-то легкость. Он говорил об этом, как о чём-то абсолютно естественном. Я смотрел на его пустые страницы и понимал, что дело не только в том, что он не рисует – он больше и не хотел. Но мечты, которые были в его руках, не исчезли. Они просто ждали.

– И что, все здесь такие? – спросил я. – Все что-то потеряли или хранят?

Он посмотрел на меня с лёгкой грустью в глазах, но не печальной, скорее, принимающей.

– Наверное, все что-то теряют. Просто не все это замечают. Мы здесь… мы как хранители. Храним то, что другие забыли. И иногда это становится нашей жизнью.

Я замолчал. Город, казалось, дышал вместе с нами. Воздух был мягким, как туман, и всё вокруг казалось сотканным из тонких, невидимых нитей. В его словах было что-то правдивое, но я не мог точно понять, что именно.