– Спина создана для ноши, - с набожным видом пробормотал булочник.

Он был членом церковного совета и в каждой беде видел руну божью. С другой стороны, по его мнению, за всем, что приносило людям радость, скрывался дьявол.

– На все божья воля, - произнес он с довольным видом, убежденный в том, что слова эти понравятся всевышнему. Он не упускал ни одного случая снискать расположение господа.

Отец презрительно фыркнул, выражая этим свое отношение к подобного рода философии, и ответил довольно резко:

– Спина моего сына вовсе не была создана для ноши, и позвольте сказать вам: никакой ноши и не будет. Уж если говорить о ноше, то вот кому она досталась.
– И он притронулся пальцем к сваей голове.

Немного спустя он стоял у моей кровати и с тревогой спрашивал:

– Алан, у тебя болят ноги?

– Нет, - ответил я ему.
– Они совеем как мертвые.

– Черт!
– воскликнул он, и его лицо мучительно исказилось.

Мой отец был худощав, бедра у него были узкие, а ноги кривые, следствие многих лет, проведенных в седле: он был объездчиком лошадей и приехал в Викторию из глуши Квинсленда.

– Я это сделал из-за детей, - объяснял он, - ведь там, в глуши, школ нет и в помине. Если бы не они, никогда бы я оттуда не уехал!

У него было лицо настоящего жителя австралийских зарослей - загорелое и обветренное; проницательные голубые глаза прятались в морщинах, порожденных ослепительным солнцем солончаковых равнин.

Один из приятелей отца, гуртовщик, как-то приехавший навестить нас, увидев отца, который вышел к нему навстречу, воскликнул:

– Черт возьми, Билл, ты и сейчас прыгаешь не хуже эму!

Походка у отца была легкой и семенящей, и ходил он всегда с опущенной головой, глядя в землю; эту привычку отец объяснял тем, что он родом из "страны змей".

Иногда, хватив рюмку-другую, он носился на полуобъезженном жеребце по двору, выделывая курбеты среди валявшихся там кормушек, поломанных старых колес и оглобель и разгоняя клохчущих кур; при этом он испускал оглушительные вопли:

– Неклейменный дикий скот! Наплевать на все! Эй, берегись!

И, осаживая коня, он срывал с головы шляпу с широкими полями и размахивал ею, как бы отвечая на приветствия, и раскланивался, поглядывая при этом на дверь кухни, где обычно в таких случаях стояла мать, наблюдавшая за ним с улыбкой - чуть насмешливой, любящей и тревожной.

Отец любил лошадей не потому, что с их помощью он зарабатывал на жизнь, а потому, что находил в них красоту. Он с удовольствием рассматривал каждую хорошо сложенную лошадь. Наклонив голову набок, он медленно похаживал вокруг нее, тщательно изучая все ее стати, ощупывая ее передние ноги в поисках ссадин или припухлостей, говоривших о том, что ей приходилось падать.

– Хороша такая лошадь, - не раз повторял он, - у которой крепкая, добрая кость, лошадь с длинным корпусом и к тому же рослая.

Для него лошади не отличались от людей.

– Это факт, - утверждал он.
– Я их довольно повидал на своем веку. Иные лошади, если чуть дотронешься до них кнутом, дуются на тебя, точно дети. Есть такие ребятишки: надери им уши - и они с тобой много дней говорить не будут. Затаят обиду. Понимаешь, не могут забыть. Вот и с лошадьми то же самое: ударь такую кнутом - и сам не рад будешь. Поглядите на гнедую кобылу Коротышки Дика. Она тугоузда. А я ее заставил слушаться узды. Суди сам... Она вся в своего хозяина - Коротышку. Кто захочет его взнуздать, порядком намучится. Он мне до сих пор фунт должен. Ну, да бог с ним. У него и так ничего за душой нет...

Мой дед по отцу, рыжеголовый йоркширец, был пастухом... Он эмигрировал в Австралию в начале сороковых годов прошлого века. Женился он на ирландской девушке, приехавшей в новую колонию в том же году. Я слышал, что дед явился на пристань, как раз когда пришвартовался корабль с ирландскими девушками, прибывшими в Австралию, чтобы устроиться прислугой.

– Кто из вас согласится сразу выйти за меня замуж?
– крикнул он столпившимся у поручней девушкам.
– Кто не побоится?

Одна крепкая голубоглазая ирландка с черными волосами и большими руками оглядела его и после минутного раздумья крикнула в ответ:

– Я согласна! Я выйду за тебя замуж!

Она перелезла через поручни и прыгнула вниз... Он подхватил девушку, взял ее узелок, и они вместе ушли с пристани; он увел ее, обняв за плечи.

Отец, самый младший из четырех детей, унаследовал от своей матери ирландский темперамент.

– Когда я был еще малышом, - рассказывал он мне, - я угодил одному возчику пониже уха стручком акации, - а ты ведь знаешь, если сок попадет в глаза, можно ослепнуть. Парень чуть не спятил от злости и бросился на меня с дубиной. Я кинулся к нашей хижине и заорал благим матом: "Мама!" А тот малый, черт побери, шутить не собирался. Когда я добежал до дома, он меня почти настиг. Казалось, что спасения нет. Но мать асе видела и уже ждала у дверей, держа наготове котелок с кипящей водой. "Берегись, - крикнула она, это кипяток! Подойди только, и я ошпарю тебе физиономию..." Черт возьми, только это его и остановило. Я вцепился в подол ее платья, а она стояла и смотрела на парня, пока он не ушел.