Как хотелось бы побольше узнать об этой семье, рождённой в смутную пору хаоса революции, Гражданской войны и первоначального строительства нового общества – социалистического! Как удалось сберечь в этом случае одну из величайших ценностей человечества – крепкую семью, тогда как вокруг бушевали подхваченные с очередным западным «-измом» страсти? Ведь родилась Таня, когда только налаживалась жизнь после разрухи, военного коммунизма, когда новая экономическая политика ещё только внедрялась. Но чуть ранее уже и сам Ленин вынужден был недвусмысленно высказаться относительно признания такой яркой представительницы новой элиты – коммунистки Александры Коллонтай. Для неё, по её же признанию, вступить в половые отношения с новым партнёром значило всё равно что «выпить стакан воды». Более того, в сознание строителей нового мира внедрялись установки, будто женщины настолько «свободны», раскрепощены, что чуть ли не обязаны отдавать своё тело пролетариям как общественное достояние.

…Мне раньше казалось, что это грязная пена в бурных потоках нового мира, что краски сгущены, чтобы опорочить победную поступь большевиков. Но вот перечитываю роман Андрея Платонова «Чевенгур», созданный им в 1926–1928 годах по горячим следам событий – и понимаю, что писал он правду. И выстраивается цепочка: общность жён, а детей (как побочный продукт) воспитает государство. Правда, хватит ли на всех грядущих сирот таких талантливых воспитателей, как Антон Макаренко с его «Педагогической поэмой»? Сирот же хватало и без такой «идейной» борьбы с наследием старого мира – патриархальной семьёй, после двух-то разрушительных войн.

Крайне интересно было бы узнать, как рядовой двух войн Лиознов стал инженером-экономистом. Вступил в партию, прошёл рабфак? Следил за политикой, наверное, обсуждал это с женой и взрослеющей дочерью. Во всяком случае, росла Таня советской девочкой и сохранила убеждения в социальной справедливости нового общества на всю жизнь.

Конечно, страсти о «свободной любви» несколько поутихли к началу первых пятилеток. В 1927 году появился Кодекс законов о браке, семье и опеке. Всё-таки коренные, врождённые особенности русской патриархальной семьи как одной из основ государства постепенно брали верх. И кстати, Татьяна Михайловна очень чутко уловила это, откликнулась по-своему в фильмах «Евдокия» и «Три тополя на Плющихе».

Да, Татьяне Лиозновой повезло расти в хорошей, не тронутой мутными «инновациями», крепкой, любящей семье. Тем острее болела незаживающая рана – гибель отца, в её творчество глубочайше вошла тема сиротства.

…И опять вспоминается «Чевенгур» Андрея Платонова. Как тосковал Саша Дванов об отце, сгинувшем в водах озера в поисках разгадки смерти и потустороннего бытия! И о матери, рано оставившей его в неприютливом мире. Какие жуткие в своей лаконичности и точности описания сцены вынужденного попрошайничества в те годы на дорогах между Луганском и Киевом… И какие горькие раздумья рождаются, когда, перебирая материалы архива Лиозновой, думаешь о зловещей роли войн, будь то Первая мировая, Гражданская или наша Великая Отечественная. Кроме миллионов погибших, ещё и миллионы сирот. Всё расширяющаяся с гибельным сокращением нормальных семей просека в человечестве, в численности родного народа. Где 450 миллионов человек в России к середине ХХ века, о которых вполне обоснованно грезил великий Дмитрий Менделеев? Сколько нерождённых детей, внуков, правнуков и праправнуков. А тут ещё и так называемые «перегибы» в сплошной коллективизации рушили семьи, множили число сирот. А до этого ещё и «сокращение нетрудового элемента»… В «Чевенгуре» жуткие сцены: как буднично собирали и расстреливали «буржуев», кого-то и просто изгоняли из «построенного коммунизма», но когда обнаружили, что их семьи не хотят расставаться и устраиваются за пределами Чевенгура, вновь говорил пулемёт…

Понятно, что строительство нового общества не могло обходиться без ошибок и перегибов. Но вот ещё какую особенность ярко, образно обнажил Андрей Платонов: навязываемую сверху необходимость «жить по науке», то есть по очередному «-изму», и это в отнюдь не пролетарской стране с миллионами крестьян и сотнями мелких городов с преобладанием обывателей. Ну поступали инструкции из Москвы, затем (пoнятые по-своему) – из губернии, уезда вплоть до городского ревкома, как в «Чевенгуре». А там люди, искренне верившие в революцию, вершившие и отстаивавшие её на фронтах Гражданской войны, всей душой желали ускорить наступление коммунизма. И доводили до абсурда ложно понятые установки «науки», считая коммунизм уже достигнутым в отдельном граде Чевенгур… На нашей памяти останется и «построенный в боях социализм» Маяковского, и «развитой социализм» при Брежневе, и обещание хрущёвское, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Но у истории своя поступь, свои сроки…

Не знаю, читала ли Татьяна Лиознова «Чевенгур» Андрея Платонова (широко издавать писателя стали только в годы перестройки, хотя в интеллигентных кругах его произведения знали и обсуждали). Но, чуткий художник, она в одном из своих нашумевших фильмах «Мы, нижеподписавшиеся» остро высветила необходимость живой жизни в непременной борьбе с бюрократическими установками, а не слепого следования указаниям сверху. И кстати, не такое уж «слепое», а рождающее своих прихвостней и перевёртышей-приспособленцев, вроде того, образ которого блестяще сыграл в том фильме Олег Янковский.

Конечно, не только из интервью соседке-школьнице можно узнать о семье Лиозновых. В книге Любови Юрьевны Пайковой «Стратегия успеха: О творчестве кинорежиссёра Татьяны Лиозновой» (о ней речь ещё впереди) очень много рассказано самой Татьяной Михайловной. Так, она вспоминала:

«Не могу сказать, что я воспитывалась в семье необыкновенно образованных людей. Моя мама закончила только три класса украинской школы. Тем не менее я никогда не считала её малокультурным человеком, потому что культура, образованность даются не только и не столько дипломами и свидетельствами, которые человек получил, но и чем-то зачастую более важным. Мою мать нельзя исключить из числа лиц, повлиявших на мой выбор профессии. Её оценки были для меня высочайшей школой, и во многом именно своей матери я обязана пониманием, любовью к прекрасному. Плюс к этому – в нашей школе были замечательные словесники, открывшие нам, что литература – это огромный мир, существующий рядом с нашей жизнью, и что благодаря литературе ты можешь сказочно обогатить свой внутренний мир, почерпнуть, присвоить, прожить то, что могло бы пройти мимо тебя.

Если говорить собственно о выборе профессии, о том, благодаря чему я стала режиссёром, то, наверное, самой побудительной силой было могучее воздействие литературы.

Я очень хорошо помню то потрясение, какое испытала, в первый раз прочитав “Войну и мир”. Это было в седьмом или восьмом классе. Мои одноклассники помнят, как я оставалась с ними после уроков и рассказывала то, что прочитала накануне, – очередную главу из “Войны и мира”. Наверное, это были первые минуты совоображения, сотворчества, сорежиссуры в моей жизни. После этого я в нём по крайней мере раз 16 перечитывала роман, и всякий раз открывала в нём что-то новое. “Странное дело, – думала я, – почему наши фильмы так быстро стареют, начинают казаться старомодными, перестают волновать зрителя, а такие книги как ‘Война и мир’ живут вечно?..” И каждый раз в течение этих 16 раз я вновь испытывала чувство потрясения и плакала совсем не в тех местах, что прежде. Потом, с годами, поняла, что просто ты открываешь в гениальном произведении моменты, которые в прошлый раз были для тебя закрыты, и уже по этим новым потрясениям можно судить, что с тобой за это время произошло, что ты пережил, в чём стал иным, какие тайны бытия тебе открылись, благодаря которым ты стал вдруг замечать нечто новое.