Ч. 3.

Следующий день середины февраля был солнечным и уже бесснежным. Температура ушла в плюс. Остатки ледяной корки на земле стремительно таяли, создавая под ногами глубокие лужи с жидкой грязью.

Герман пригласил меня на прогулку. Герман – мой брат. Я восхищалась им и мечтала завоевать его любовь. Хоть на секунду, одну секунду! Он не был таким уж красавцем, но был уверен в своей красоте. Не был так уж талантлив, но был уверен в своей одаренности. Ладно, на самом деле он был дурак-дураком, но был уверен в своем уме. Откуда я это взяла, насчёт дурака? Слышала, как говорил о нас отец. Брат, Герман – старший дурак, а я, Рената – мелкая дура. Или тоже мелкий дурак. Частенько папа забывал, что у него есть младшая ДОЧЬ, и обращался ко мне в мужском роде.

Но вернёмся к брату. О себе он, конечно, говорил лишь в самой превосходной степени.

– А вот ты родилась тупой. А ещё вонючкой. Ты суешь руки в трусы. Я видел. Я расскажу родителям, что ты нас всех позоришь!

– Герман, научи меня английскому, – попросила я, прервав его очередной мерзкий монолог. – Я хочу узнать английские ругательства, тогда я стану крутой!

– Ты никогда не станешь крутой. Посмотри на себя: ты толстая и закомплексованная. Но… Так и быть, вонючка. Родители увидят, что я с тобой вожусь, и дадут мне денег на мороженое. Ты видела, какое мороженое есть в местном магазине? В шариках! Шарики кладут в хрустящий вафельный рожок и дают тебе. То есть мне. Ты такого точно не получишь.

– Ты заслуживаешь этого, Герман. Ты прав. Ты – не то, что я. Ты заслуживаешь самого лучшего в мире, Герман.

Я пытаюсь грубо подольститься к "самому лучшему" брату на свете. Ну же, полюби меня за то, что я люблю тебя, Герман. За то, что я готова подчиниться тебе, Герман. За то, что я готова унизить себя, возвысив тебя до самых небес, чёртов Герман! Но всё снова заканчивается не по-моему сценарию. Брат сводит брови к переносице, рот его черствеет, глаза полнятся злобой. Не обычной злобой, а из самых что ни на есть адских глубин. Две секунды, и зрачки Германа наливаются такой бешеной ненавистью, что я делаю шаг назад.

– Ты не думаешь так! Я знаю, ты не думаешь так! Только что в своей пустой голове ты проговорила тысячи плохих слов в мой адрес и кучу оскорблений! Я убью тебя! И этот английский… Эти ругательства ты тоже хочешь после применить ко мне?!

– Нет же, нет…

Брат пытается меня схватить. Одно мгновение, – и я бегу из дома на улицу. Без куртки, даже без обуви. Бежать по мокрой грязи в одних носках, то и дело попадая стопами на мелкие камни и ветки, неприятно. Но ещё неприятней стало тогда, когда Герман, более взрослый, более сильный, с длинными ногами и легким телом, настигает меня и толкает в спину. Я лечу в грязь. Он переворачивает меня , плюёт в лицо и я принимаю свой первый за сегодня тумак.

– Добегалась, сволочь? Меня из-за тебя накажут! Родители решат, что это я тебя довёл!

Я пытаюсь сопротивляться и плеваться в ответ. Силы не равны. К тому же меня пугает сила его ненависти.

– Я убью тебя! Была бы у меня сейчас вилка или нож, я б воткнул тебе в глаз! Быстро говори, что плохого ты обо мне подумала? Ревёшь? Ты похожа на сопливую свинью!

Я и правда реву. Реву так, что вороны с тревожным криком взлетают с веток. Чтобы быть подальше от нашей мало вменяемой парочки.

Допрос Германа длится от силы пять минут, но для меня он – вечность. Я сдаюсь. Я снова сдаюсь, не выдержав боли и унижений. Я просто глупый, любящий ребенок. И пока не могу противостоять чужой очень мощной и очень тёмной силе. Вместе со всхлипываниями я выдавливаю из себя то, что первое приходит на ум:

– Я… подумала… что ты – идиот!

– Это не всё! Я знаю, там было ещё что-то более мерзкое!!!

– Нет!.. Да… Я хотела, чтоб ты сдох!

– Сдох? Так сдохни ты!

Я получаю удары и пощёчины. Мой плач слабеет. Внутри опять не остаётся ничего, кроме стыда.

А какой был вечер в тот день? Вечер был с дождём и тёплым свежим ветром. Он был красивым, нежным и весенним. Я вижу это из окна своей комнаты. Там же я пишу 20 записок кривым детским почерком. Со всеми ругательствами, которые знаю. Жаль, не на английском языке. Эти записки я подбрасываю под дверь брату.

– Вы мне оба надоели. – тяжело вздыхает мать, когда мы, перебивая, начинаем жаловаться друг на друга. – Я очень устала. Помните, кто вас кормит. Не будет меня, не будет и вас. Разошлись по комнатам и дело с концом! И да, завтра вы снова останетесь дома одни. Выгоднее помириться. Уж извернись, Герман. Присмотри пока за младшей. Скоро я устрою вас в школу.

Хорошая новость была в том, что нам не влетело. Плохая новость – меня опять никто не защитил. Очень плохую я узнала, когда повернулась к брату спиной и услышала его шепот-шипение:

– Ты увидишь, что с тобой будет. Пусть только родители уйдут из дома. Мы ещё три дня будем одни, не забывай.

Ч. 4.

Вторая по счёту ночь в этом доме была тревожная, ледяная и липкая. Как мои ладони. Я не хотела, чтобы наступило утро, не хотела встречаться с Германом. Но и ночная тьма меня пугала. Тени в ней дрожали и быстро-быстро двигались по комнате. Казалось, они готовы выйти из стен или упасть на меня с потолка. Сил к ночи осталось совсем мало, дышать было тяжело. Я дотянула одеяло до самого лба и ощутила привычную волну страха. Мне было стыдно за это чувство. Хотя, кто сейчас, в этой тёмной комнате, смог бы меня увидеть? И заподозрить в том, что я боюсь?