Узнать у Энарека, где находится Фейран, представлялось Рильгону проще, чем наугад обшаривать дворцовые темницы. К тому же сарджен, вероятно, мог сообщить ему о судьбе чудесного меча, шансах Даманхура вернуть себе Золотой Трон и о том, надобно ли шаду вообще возвращаться в Дангару в ближайшее время. Словом, от Энарека каттакан ожидал многого и потому, собрав в первую проведенную в Дангаре ночь, все необходимые ему сведения, на следующую появился уже прямо в спальне сарджена. Несмотря на поздний час, кровать Энарека была не разобрана, на столе горела свеча, а сам он сидел спиной к ней в кресле, с кубком в руках, обратив взор в сторону мерцавшего в лунном свете Дангарского залива.

Каттакан полагал, что, приняв для начала облик Даманхура, сократит время, необходимое для знакомства с сардженом, и потому предстал перед ним именно в этой личине. Прошелся по изящно убранной комнате, пытаясь по обстановке определить характер ее хозяина, но тотчас сообразил, что Энарек живет здесь, как на постоялом дворе и своих вещей у него тут почти нет, если не считать висящего на стене меча в дорогих ножнах. Судя по описанию Асверии, того самого, подумал Рильгон, поздравив себя с удачным началом.

— Даманхур? — Обернувшийся на шорох Рильгоно-вых шагов Энарек, казалось, ничуть не удивился появлению в его спальне покойного шада. — Ты пришел подбодрить меня в час выбора или упрекнуть в медлительности?

Вглядываясь в усталое, морщинистое лицо сподвижника Даманхура, каттакан решил, что тот сильно сдал за последнее время. Интересно, как это он мог защищать шада, ежели ему даже кубок едва удается в руке удерживать?

Не дождавшись ответа, Энарек поднял массивный кубок, словно намеревался осушить его во славу Даманхура.

— Я долго решался и наконец сделал выбор. Я следую за тобой, мой повелитель.

Он поднес кубак к губам, и лишь тогда, догадавшись, что сарджен намеревается принять яд, Рильгон крикнул:

— Остановись!

— Зачем? Я устал и не вижу иного выхода. Богиня простит меня. Это не трусость и не слабость, я все обдумал. Смерть моя может принести Ани-Бахру хоть какую-то пользу, заставив Туринхура призадуматься. Тогда как жизнь…

— Поставь кубок и выслушай меня. Уйти из жизни никогда не поздно. Поверь мне, если бы ты знал, что готовит тебе завтрашний день, то не стал бы спешить и выплеснул свое мерзкое зелье в окно.

— Вылить не трудно, — устало промолвил Энарек, с любовью и страхом вглядываясь в черты лже-Даман-хура, — но, боюсь, нового мне достать не удастся. А перерезать себе глотку кинжалом я вряд ли решусь.

— Сколько раз нужно повторять?! Оно тебе не понадобится! — рассвирепел Рильгон. — Делай, что я тебе говорю, и ты не пожалеешь.

— Хорошо. — Энарек судорожно дернул куцей, неухоженной бородой, поднялся с кресла и, нетвердой походкой подойдя к окну, выплеснул содержимое кубка в ночь. Рильгон перевел дух и решил, что после разговора с сардженом надобно немедленно отыскать Фейран. Дела в Дангаре шли из рук вон плохо, и кому-то надобно было навести здесь хотя бы видимость порядка.

Сказочно красивым показался Драйбену ныне Сеггед-ский тракт. Вызолоченные осенью березовые рощи и желто-красные осины смотрелись на фоне темно-зеленых елей удивительно празднично, а гроздья сочной, спелой рябины сияли ярче рубинов, когда их касались лучи выглянувшего наконец из-за туч солнца. Промокшие и продрогшие за предыдущие дни и ночи хмурые всадники заулыбались, выпрямились в седлах, послышались шутки Кэриса и смех тальбиек, увязавшихся, помимо его воли, с полуторатысячным отрядом высокородных и четырьмя сотнями ведомых Тииром тальбов. От головы колонны послышались зычные вопли Алаша Ругского. Асверия, откинув капюшон, одарила Драйбена ласковой, теплой улыбкой, не свойственной ей прежде, и при виде ее владетелю Рудны захотелось то ли запеть, то ли заорать что-нибудь во все горло. Не важно что, просто так, как в детстве, от избытка чувств. Оттого что в очередной раз прозрел и произошло это, к счастью, не слишком поздно.

Во время странствий Драйбену приходилось порой встречать людей, жаловавшихся на то, что все им прискучило, все надоело и не ждут они от жизни ничего нового. Беседуя с ними, ему неизменно хотелось спросить, а ждут ли они чего-то нового от себя? Ведь каждый видит мир по-своему, по-разному, и, значит, если человеку удастся изменить в себе что-либо, то и мир неузнаваемо преобразится. Откроются его неведомые дотоле грани и качества, о коих до того этот самый человек мог разве что догадываться. Или даже догадываться не мог. А происходит это оттого, что смотреть и видеть — совсем не одно и то же, в чем Драйбен многократно убеждался на собственном опыте. Вот хоть, к примеру: и Кэ-рис, и Рей быстро догадались, что Асвер — девица, а не юноша, в то время как ему это в голову не пришло. Точно так же как все вокруг знали, похоже, что они с Асверией по уши друг в друга влюблены, он, дурень, еще и выкобенивался, когда она пожелала взять его в мужья. Ну это ли не слепота? Но зато как здорово прозреть!..

— Ты чего разулыбался сам себе, словно каверзу какую-то задумал? — в прежней своей задиристой манере вопросила Асверия, заставляя коня идти бок о бок с Молодцом.

— Прямо уж каверзу! Радуюсь жизни. Солнышко выглянуло, старые косточки согрело, мне и хорошо, — промолвил Драйбен, от души забавляясь подозрительностью Асверии. — Нам, старикам, много ли от жизни надо?

— Кому это «нам», прэт? Мне, ежели помнишь, еще девятнадцати нет. А что до тебя, так не ты ли мне третью ночь выспаться не даешь? И при этом еще имеешь наглость лопотать что-то про старость — не радость, которой ничего-то в жизни не надобно.