Но сегодня она пришла с пустыми руками. Цветочки появлялись на скалах ранней весной и теплым летом, а сейчас, когда близились ледяные зимние ветры, Нежданке нечего было подарить мертвым. Поэтому, чтобы порадовать их хоть немного, она запела о голубых нежных первоцветах, что раскроются, когда солнышко опять станет теплым. Мертвым не нужны были правильные слова, поэтому они понимали ее.

Отсюда, с кладбища, хорошо было наблюдать за деревней – маленькие домики, зажатые между песчаным берегом и крутыми отвесными скалами, казались крохотными и смешными. Между ними бегали такие же крохотные человечки. Они разевали невидимые рты, но их слова не долетали до забытого места. Поэтому Нежданка могла тут петь в свое удовольствие, ведь раз она не слышала человечков, значит, и они не могли услыхать ее песни и наругать, как обычно. Почему-то никому в этой деревне не нравились ее песни, которые рождались где-то внутри и выливались на свет без слов.

Мертвые были хорошими слушателями, они не гнали ее и не кричали «кончай выть», поэтому тонкий Нежданкин голос вился среди могильных плит, иногда сливаясь с посвистами ветра, и ей казалось, что поет она очень красиво.

А еще отсюда было видно море с бело-пенными гребешками на каждой волне. Издали оно казалось просто красивым, зелено-серым, и не было холодным и опасным, как вблизи.

Когда Нежданка под вечер вернулась в дом, сгибаясь под тяжестью просоленных выбеленных солнцем деревяшек, разговор за столом все еще крутился вокруг таинственной пещеры.

– Еще слыхала, у Старой Пристани две козы пропали на прошлой седьмице, – рассказывала тетка Марка.

– Вот то-то и оно! – охотно поддакнул дядька Леонус. – Народ говорит, поселился там, в старой пещере кто-то. То ли змей, а то ли морок какой. Поселился и всю нашу рыбу прогнал. А еще, значится, и коз съел.

– Ну что ты, косорукая, сидишь да глазищами лупаешь? Или тебе не нать горшки идти мыть?

Нежданка поднялась и вышла из комнаты в пристроенную к дому продымленную клеть, налила в таз ледяной воды.

– Народ говорит, надо ентого, из пещеры, чем-нить задобрить, – услышала она голос дядьки, который пробивался через дощатую перегородку. – В старину вот к таким местам, где нечисто, корову приводили али быка, да там и оставляли. Нечисть, она, знамо дело, живой кровью-то натешится, да и уходит подобру-поздорову, назад в свои горы.

– Корову не дам! – отозвалась тетка Марка, громыхая у печки чугунками.

– Ну, корова – это крайний случай. А еще раньше, говорят, могли и человека к богам отправить. Такой жертвой, говорят, можно было снискать себе уловы богатые, да урожаи, да надои на много лет вперед. Только отдавали всегда самого что ни на есть достойного. Того, кого более всех в селении уважали. И кто был нужнее всех других. Чтобы было кому об нем поплакать, значит. Наряжали его во все самое красивое, да на особое место и уводили…

– Корову все равно не отдам, – громыхания у печи становились все более резкими, и Нежданка понимала – зря дядька Леонус разговор свой ведет. Ему-то что? Он сейчас погостит да уйдет, а ей тут оставаться.

Пока не слышит никто, она начала тихонько петь. И спелась ей песня новая и красивая про коровушку, которая идет по улице нарядного селения, и солнышко светит прямо на нее, и уходит она по дороге в горы и дальше – туда, где за облаками, на вершинах, живут Боги. И где не надо будет той корове никогда голодать и холодать, зимой сухую солому подъедать, а будет всегда ей сочная зеленая трава, прозрачная вода и добрая хозяйка – Мать всех матерей.

Эту хозяйку Нежданка, конечно, выдумала, ну да и что же. Ведь должна быть среди всех злых, ревнивых и склочных духов, о которых рассказывали в их деревне, хоть одна добрая богиня, которая будто бы всем мать. Особенно – тем, у кого настоящей матери никогда и не было.

Конец ознакомительного фрагмента.