В долине иллюзий, где все эти чересчур гибкие тела кружатся в скучном танце, который я видела уже тысячу раз, создают мечи, делают обманные выпады и, словно обезумевшие жонглеры, швыряют друг в друга зеркала и чудовищ, самое страшное — обыкновенное прикосновение.

Символика ясна, смысл однозначен. Плоть за плоть. Без иносказаний, без защиты, без масок. Личность за личность. Когда мы касаемся друг друга, рушатся стены.

Даже время в Игре ума иллюзорно — оно течет так быстро или так медленно, как мы того желаем. Я Сириан, говорю я себе, рожденная на Эше и немало повидавшая, я Мудрая с Дэм Таллиана, владелица обсидианового замка, правительница Кроандхенни, властительница разума, повелительница боли, госпожа жизни, цельная, бессмертная и неуязвимая. Входи в меня.

Его пальцы прохладны и жестки.

Я уже не раз играла в эту Игру, я стискивала пальцы других, считавших себя сильнее. Мне многое открылось в их умах, их душах. В серых мрачных туннелях я читала письмена застарелых рубцов. Зыбучие пески чужих комплексов затягивали мои ноги. Я ощущала смрад их страха, видела огромных распухших чудищ, обитавших в осязаемой живой тьме. Меня обжигал жар похоти, которой нет названия. Я срывала одежды с немых заскорузлых тайн. А потом отнимала все и становилась другой, жила чужой жизнью, пила прохладный напиток чужих знаний, рылась в чужих воспоминаниях. Я рождалась десятки раз, припадала к десяткам сосцов, десятки раз теряла невинность, и девичью, и отроческую. Клерономас оказался другим. Я стояла в огромной пещере, полной огней, со стенами, полом и потолком из прозрачного хрусталя, а вокруг меня поднимались шпили и конусы, изгибались ярко-красные ленты, жесткие и холодные на ощупь, но живые, мерцавшие искрами его души. Волшебный хрустальный город в пещере. Я прикоснулась к ближайшему выступу, и меня затопило воспоминание, такое же ясное, определенное и четкое, как в тот день, когда оно здесь запечатлелось. Я огляделась и посмотрела на все новыми глазами, увидев стройный порядок там, где раньше видела лишь красоту хаоса. Чистота. У меня захватило дух.

Я искала уязвимое место, дверь к разлагающейся плоти, луже крови, плахе, к чему-то постыдному и грязному и не находила ничего, ничего, кроме совершенства, только чистый хрусталь, красный, светящийся изнутри, растущий, меняющийся, но вечный. Я снова прикоснулась к нему, обхватив рукой колонну, поднимавшуюся передо мной наподобие сталагмита. Я владела знанием. Я двигалась, прикасаясь, пробуя. Везде цвели стеклянные цветы, фантастические алые бутоны, хрупкие и прекрасные. Я взяла один и поднесла к лицу, но не ощутила аромата. Совершенство пугало. Где слабина? Где скрытая трещина этого бриллианта, чтобы расколоть его с маху?

Здесь, в его душе, не чувствовалось тления.

Не было места смерти.

Не было ничего живого.

Мне было здесь хорошо.

И тут явился призрак, бледный, тощий и дряхлый. Его босые ноги, ступая по сверкающим кристаллам пола, вздымали тонкие ленты дыма, и я почуяла запах паленого мяса. Я улыбнулась. В хрустальном лабиринте обитал призрак, но каждое прикосновение означало боль и разрушение. Стена пещеры проглядывала сквозь его эфемерную плоть. Я приказала ему подойти. Он подошел ко мне, и я раскрыла ему объятия, и вошла в него, и овладела им.

Я сидела на балконе самой высокой башни моего замка и пила кофе с бренди. Болота пропали, вместо них виднелись горы, твердые, холодные и чистые. Они стояли вокруг бело-голубой стеной, и ветер поднимал с вершины самого высокого пика перья снежных кристаллов. Ветер пронизывал меня, но я почти не чувствовала холода. Я одна, я всем довольна, кофе вкусный, а смерть очень далеко.

Он вышел на балкон и уселся на парапет, приняв небрежную, нахальную, самоуверенную позу.

— Я знаю тебя, — сказал он. Это было самой страшной угрозой.

Но я не испугалась.

— Я тебя тоже, — ответила я. — Позвать твоего призрака?

— Он и сам скоро явится. Он никогда не оставляет меня.

— Да, — согласилась я. Я неспешно попивала кофе, заставляя его ждать. Наконец сказала:

— Я сильнее тебя и могу выиграть, киборг. Напрасно ты бросил мне вызов.

Он ничего не ответил.

Я поставила опустевшую чашку, провела над нею рукой и улыбнулась. Мой стеклянный цветок распустился, расправив прозрачные лепестки. На стол легла неровная радуга.

Он нахмурился. По цветку поползли краски. Цветок увял, и радуга исчезла.

— Ненастоящий, — прокомментировал он. — Стеклянный цветок мертв.

Я подняла розу, показала сломанный стебель.

— Этот цветок умирает. — В моих руках он снова стал стеклянным. — Стеклянный цветок живет вечно.

Киборг снова превратил стекло в живое растение. Надо отдать ему должное, он упрям.

— Даже умирая, он живет.

— Посмотри, сколько в нем изъянов, — предложила я. — Вот здесь лист обглодал вредитель. Здесь лепесток сформировался неправильно. Вот эти темные пятна — грибковая гниль, а здесь стебель надломлен ветром. Смотри.

— Я оторвала самый большой и красивый лепесток и пустила его по ветру. — Красота не защищает. Жизнь крайне уязвима. И в конце концов заканчивается смертью.

Цветок в моей руке почернел, съежился и начал гнить. В один миг в нем расплодились черви, из стебля потекла зловонная темная жижа, а потом цветок превратился в пыль. Я сдула пылинки и выдернула у киборга из-за уха новый цветок. Стеклянный.

— Стекло твердое, — возразил он. — И холодное.

— Тепло — продукт распада, — напомнила я. — Сводный брат энтропии.