— Я… я… — вытянутое лицо Васильева пошло красными пятнами, длинные ресницы задрожали, и губы его расползлись как у ребёнка, который вот-вот расплачется. — Павел Григорьевич, я не могу… я… там стреляют… я не подписывался на такое… я никуда не пойду…

Павел, не отрываясь, смотрел на Васильева, на лицо, которое даже такое, расплывшееся, в пятнах, было красивым и картинно мужественным. Наверно, раньше, до потопа, такие мужики снимались в кино, играли смелых офицеров и отважных солдат, рискующих жизнью во имя жизни — чёрт возьми, откуда эта нелепая тавтология. Как знать, может, и у тех актёров, за красивым фасадом скрывалась гниль. Как знать.

— Понятно, Виталий Сергеевич, понятно, — Павел ещё крепче, до боли сжал руки в кулаки и рявкнул. — А ну встать!

Его окрик подействовал на Васильева отрезвляюще. Тот поднялся, неуклюже упёрся крупными, тяжелыми ладонями о стол, сгорбился, опустив широкие плечи.

— Немедленно подготовить мне все материалы и отчёты за последние две недели. Протокол малой ревизии оборудования, дефектную ведомость, список корректирующих действий со всеми открытыми и закрытыми позициями и всё это ногами, слышите меня, ногами принести мне. Я буду в БЩУ. Выполняйте, — не дожидаясь ответа, Павел резко развернулся и бросил стоявшей рядом Марусе. — Пойдёмте.

— А вы, Павел Григорьевич, я смотрю, умеете, когда надо и характер проявить. Прям страшно, — язвительно пропела ему на ухо Маруся, когда за ними захлопнулась дверь Васильевского кабинета. — На всех нас здесь так орать будете или как?

— Послушайте, — Павел раздражённо повернулся. — Мария… — он опять запнулся, вспоминая её отчество. — Григорьевна. Пойдёмте уже.

— В БЩУ?

— Туда, да. Потом в реакторный. Быстро. Чего вы застыли?

— Это заразно, наверно, — тут же парировала она и, не дожидаясь, пока он найдёт, что ответить, устремилась вперёд лёгкой, чуть пружинящей походкой.

В БЩУ, или в блочном щите управления, как ему уже успела сказать Маруся, его ждали те инженеры, кто был на станции.

— Кабинет Марата Каримовича занят сейчас, а в БЩУ, пока обкатка не началась, вполне можно собраться временно, — пояснила Маруся, ещё когда они поднимались наверх в машзал, и Павел с ней мысленно согласился. Потом найдёт себе пристанище поудобней, да и нужно ли оно ему будет — тот ещё вопрос. В чём эта маленькая женщина и была права, так это в том, что бегать здесь придётся много, не один десяток километров день — это точно.

— Савельев. Павел Григорьевич, — коротко представился он всем и быстро огляделся.

Их было человек двадцать. В основном среднего возраста, двоим или троим только хорошо так за шестьдесят, несколько женщин (Павел не удержался, снова чертыхнулся про себя: оставлять женщин, пока здесь творится такая хрень, точно нельзя, но это рабочие руки, и найдётся ли им замена, как знать), пара совсем юных пацанов — эти-то откуда здесь. Кто-то держался в тени, кто-то стоял рядом со стоящим в центре столом, на котором были разбросаны какие-то графики и схемы. При его появлении люди стихли, устремили на него глаза, и в этих глазах Павел видел настороженность, вопрос, надежду. Надежду. А вот сумеет ли он её оправдать, эту надежду.

— Давайте начнём, — Павел подошёл к столу, но садится на придвинутый к нему стул не стал, нагнулся, опёрся руками. — Коротко говорить не прошу, потому что понимаю, коротко не получится. У меня информация о работах устарела недели на две. Кое-что Мария Григорьевна мне успела рассказать, но это в общих чертах. Теперь надо развернуть. Кто начнёт?

На минуту повисла тишина, длинная, тревожная. В этой тишине было слышно, как скрипнул кем-то неловко двинутый стул, как негромко кашлянул пожилой мужчина — он был не в белом халате, а в синей спецовке, наверно, техник, возможно, кто-то из людей Величко, а потом заговорил невысокий человек, стоявший напротив Павла, по другую сторону стола — коренастый, широколицый, с копной кудрявых, подёрнутых сединой волос. Павел слушал, не перебивая, только в конце задал пару вопросов, привычно потянулся, ища глазами на столе ручку и пустой листок — их ему подсунула Маруся, быстро догадавшись, что ему нужно. Павел пододвинул к себе стул, сел, быстро принялся делать записи, изредка поднимая голову на очередного выступающего и едва заметно кивая. Краем глаза заметил, как в зал вошёл бледный Васильев, осторожно положил на край стола стопку документов и задвинулся куда-то в угол, спрятался за людскими спинами.

Где-то через четверть часа картина начала вырисовываться.

— Значит, сейчас у нас ГЦНы, — Павел не спрашивал, с этим и так всё было понятно. Сказал больше для себя, с силой потёр подбородок.

Испытания циркуляционных насосов нужно было начинать. Тот пожилой, что подкашливал, — кажется, его фамилия была Устименко, — отчитался, что последние необходимые проверки успешно завершены. Вот только…

— Без сменщиков запускать насосы сейчас смысла нет, — Устименко опередил Павла. — Сто часов работы, а мы здесь не двужильные. И не поймите меня неправильно, Павел Григорьевич, я не ною, но человек не машина, он устаёт. А когда устаёт, делает ошибки.

— Будут сменщики, — пообещал Павел. — Но вы правы, пока административный этаж военные не разблокируют, запускать насосы не будем.

— И сколько ждать? Сутки? Двое?

Знакомый, чуть надтреснутый голос заставил Павла вздрогнуть. Он медленно обернулся к говорившему, уже зная, кого увидит. Длинный, худой, с высокими залысинами, сальными, непонятного цвета волосами, с крупным носом на вечно угрюмом и недовольном лице — годы Селиванова не изменили. В памяти вспыхнули все их ссоры и конфликты, а их было немало. Когда-то они делили комнату в инженерном общежитии на семьдесят четвёртом, и слово «не ладили» едва ли в полной мере могло охарактеризовать всю глубину их непростых отношений. Савельев считал Селиванова надутым индюком, нередко позволяя себя злые шутки в его адрес (и там было над чем посмеяться — Селиванов был ворчлив, жаден, некрасив и по-стариковски сутул), а Селиванов в свою очередь называл Савельева «дешевым везунчиком» и карьеристом.