— Отчего ж не придумать, легче лёгкого придумаю, — с готовностью закивал Бублик. — У меня, соколики, должность такая, что только успевай по Башне и по КПП мотаться.

— Вот и отлично. Завтра выведем девочку из-под удара и можно уже действовать. Людей у нас хватает. Всё почти под контролем. Осталась только пара вещей.

Полковник помрачнел, взял бутылку с водой, налил себе стакан, жадно выпил, потом обвёл присутствующих тяжёлым взглядом.

— С оружием у нас проблемы и связи с АЭС нет. А Павла Григорьевича надо предупредить. Кровь из носа, выйти на связь и сообщить про то, что мы готовы, и что дочь его у нас. И как это сделать, я пока не знаю.

Слава тоже не знал. Он уже бился над этой задачей несколько дней, поднял все свои связи, всех своих осведомителей, но пока ни на йоту не приблизился к решению.

— Надо на сектор связи выходить, — вздохнул он. — Только, чёрт его знает, как. Нет у меня там никого. Точнее, был один человечек… но он сейчас собственной тени боится. Так и сказал мне — вы, говорит, как хотите, а я места своего лишится не хочу и так чудом ещё не слетел. С происхождением у него не очень, а сейчас, спасибо Верховному, все на этом происхождении помешались, все благородных в своём роду ищут. Будут сильные чистки, вон в административном работают с утра до ночи, списки какие-то готовят, всё вверх дном поставили. Людей запугали.

— Плохо, Слава, — произнёс Долинин. — Плохо. Связь нам нужна, как воздух. Может, попробовать прямо на министра выйти? Соколова этого? Ты с ним знаком?

— Да, можно сказать, что почти не знаком, Владимир Иванович. Дел у Величко с ним особых не было. Да и сам Константин Георгиевич не сильно его жаловал. Впрочем, шеф мой мало кого в Совете жаловал, всех выскочками считал. Я могу, конечно, попробовать, но опасно это. Насколько я знаю, у Соколова тоже с благородными предками не очень. Но его почему-то с должности не турнули. Хотел бы я знать, почему.

— Думай, Слава. Надо найти подход к Соколову. И быстро найти. Покопай ещё. Может, через семью попробовать? Или друзей? Поприжать чем?

— Подумаю, Владимир Иванович, — пообещал Слава.

— Ну и хорошо. Всё, мне пора идти. Задачи на завтра всем ясны? Слава, на тебе алиби майора. Майор, тебе — удачи. И не волнуйся, всех твоих соколиков спрячем, будут как у Христа за пазухой. В общем, девочку Павла Григорьевича мы, считай, из-под удара вывели. Осталось теперь донести это до Савельева. Нам нужен Соколов, Слава. На тебя вся надежда — не подведи.

Слава кивнул. Хотя никаких идей, как выйти на Соколова у него не имелось, но унывать и сдаваться было не в его правилах. Решение наверняка есть, и он, Слава Дорохов, его обязательно отыщет. Землю носом рыть будет, а отыщет.

— Доброе утро. Мне назначено на десять, — Олег вошёл в приёмную Верховного и обратился к миловидной секретарше, сидевшей за столом.

Та улыбнулась профессиональной заученной улыбкой.

— Здравствуйте, Олег Станиславович. Сергей Анатольевич скоро освободится. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мельников подошёл к одному из кресел, стоявших вдоль стены, сел, автоматически расстегнув пуговицу пиджака, взглянул на висящие над дверью в кабинет Ставицкого часы. Без пяти десять. Олег старался быть точным. Впрочем, Верховный тоже, как правило, был пунктуален, этого у него не отнять.

Во рту было сухо, немного подташнивало — сказывалась плохо проведённая ночь, спал он от силы часа два, хотя после того, что он увидел вчера в лаборатории Некрасова, он удивлялся сам себе, как ему вообще удалось заснуть.

Всю неделю, с того момента, как к власти пришёл Ставицкий-Андреев, Олег занимался тихим саботажем. Он исправно посещал заседания Правительства и совещания, встречался с другими министрами и подчинёнными, делал подготовительную работу — бесконечные списки и планы предстоящих мероприятий, но как мог оттягивал любые действия, ссылаясь на то, что надо всё тщательно продумать и проработать. В результате, хоть Закон и снова вступил в силу, в большинстве больниц пока всё шло по-старому, проводились операции, больные, все без исключения получали нужные медикаменты. Пока получали. Мельников не мог не понимать, что всё это временно, и что долго он так не протянет. Уже косился на него Некрасов, которого он, подчинившись требованию Ставицкого, назначил на должность своего заместителя. Уже выражала недовольство Маркова, возглавившая недавно административный сектор, и не просто выражала, а даже заявила на одном из последних заседаний, что, по её мнению, Мельников тормозит весь процесс. И это было так. Он действительно тормозил, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то выход. Он вспомнил свой опыт подпольной работы: когда они все хитрили и изворачивались, чтобы обойти савельевский закон об естественной убыли населения, когда невзирая на опасность, укрывали больных, которым ещё можно было помочь, искали преданных людей, готовых рисковать своим положением и, если надо, своей жизнью. Но тот закон, против которого они действовали тогда, был всё же продиктован суровой необходимостью, особенно в первые годы после своего принятия, когда на нижних этажах начинался голод, а то, что собирался сейчас сделать Верховный, не было обусловлено какой-то нуждой — это была безумная прихоть больного человека, в руках которого оказалось слишком много власти.

До вчерашнего визита в лабораторию по изучению проблем генетики Мельников до конца не понимал, с чем ему придётся столкнуться. А когда понял, почувствовал, что словно заглянул в бездну — чёрную, бездонную, и эта бездна криво ухмыльнулась ему, обдав ледяным, пробирающим до костей ветром.

Олег оттягивал визит в лабораторию Некрасова, несмотря на то, что тот рвался продемонстрировать ему свои успехи. Некрасов — карьерист и мясник, на его счёту было столько загубленных жизней, сколько не было ни у одного из лояльных тому страшному закону врачей — одна история, с отправленными в расход беременными женщинами, только на основании того, что им было показано кесарево сечение, чего стоила. Почему-то именно она во всей страшной веренице смертей тех лет особенно потрясла Олега. Может быть, потому что напрямую коснулась его старого товарища, хирурга Ковалькова, чья жена оказалась в числе тех несчастных.