— Какао, кстати, здесь хорошее. Рекомендую на будущее. Давайте конкретнее — сколько каверов существует на какую-то песню вашего последнего альбома?

Эдем и Паштет переглянулись.

— Мы предпочитаем называть его крайним, а не последним, — заметил Паштет.

— Я уверен, что немало, — ответил Эдем.

— Уверены, но не проверяли. А вот я проверила. Один. Полторы тысячи просмотров. Почему? Ибо люди любят ваши старые вещи. Где божественный огонь, который вел вас пять лет назад? Простите мне ту страшную вещь, которую я вам скажу, Олесю, но вы его растеряли. А вы, Павел, вы не почувствовали, как изменилась музыка ваших подопечных? Как из неуклюжей, но такой живой она превратилась в точно выверенную, в духе современных тенденций и… холодную. Поэтому когда вы говорите, что поднимаете мертвого из могилы…

— Парализованного с кровати.

— Пусть и так. Но я всерьез сомневаюсь, что поднимете. Если вы можете вдохновлять своими новыми песнями, почему уже несколько лет этого не делаете?

Паштет застучал вилкой по краю тарелки.

— Простите, отойду на минуту, — он встал. Паштету потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Инара кивнула, воспринимая это как ответ на свой выпад, и принялась за круассан.

— Рубашка скомкана так, как это бывает, когда ее вынули из упаковки, — сказала она Эдему. — Карманы пиджака зашиты. А брюки чуть длиннее, чем нужно. Звонок Павла застал вас вне дома, и вы приложили максимум усилий, чтобы выглядеть хорошо передо мной. Пожалуй, я должна была быть менее резкой.

— Вам лучше сказать это Павлу.

— Но, черт, вы же сами должны задуматься! Я не верю, что талант исчезает, но в то, что человек перестает искать, очень даже верю. Сегодня у вас пресс-конференция, но я могу без грубых ошибок пересказать вам ее суть. Где огонь, когда вокруг океан предсказуемости?

— Уверены, что сможете?

— Уверена.

— И огня в ней не будет?

— Только бескрайний океан.

— Если так, приходите послушать, и я удивлю вас.

Инара будто ожидала такого предложения.

— Согласна, но тогда услуга за услугу. Если я потрачу время на вас, вы потратите время, чтобы сегодня съездить со мной в одно место. В музыкальный магазин, выбрать подходящую гитару моему… е-е, племяннику. Согласие? — она стряхнула с губ крошки круассана и протянула ладонь.

И Эдем пришлось приложить немало усилий, чтобы без дрожи пожать руку женщине, которой он не затрагивал уже пятнадцать лет.

— После пресс-конференции.

Вернулся Паштет, не расстроенный, но задумчивый.

— Если вы такого невысокого мнения о группе и заранее хотели нам отказать, зачем вообще нужно было встречаться? — спросил он Инару, копавшейся в своем кошельке.

— Я еще не сказала «нет», — ответила Инара и ушла, оставив под чашкой деньги за свой завтрак.

Паштет проследил, как за ней захлопнулась дверь ресторана, отломил кусок круассана из ее тарелки и спросил у подопечного:

— Ты что-нибудь понимаешь?

Эдем понимал: Инари нужна была хорошая гитара.

А Эдему нужен был ответ на вопрос: что же произошло пятнадцать лет назад, когда Инара его бросила?

2.4

В мае Инара перестала писать письма Эдема. Он готовился к экзаменам, и с особым нетерпением ждал заветного конверта, который мог бы отвлечь его от учебы. Он не обижался, понимал, что Инара должна была с головой нырнуть в курсовую, и дело даже не в том, чтобы написать краткую записку, — проблема во времени для похода на почту. Штурмуя учебники, Эдем иногда обнаруживал, что хитрое плетение права не может удержать его мыслей — они рисовали пасторальные картины летних каникул, и строчки танцевали перед его глазами бессмысленным набором знаков. Но вот уже сданы экзамены и приобретен билет. Воскресным утром автобус выпускает Эдема на перрон. У него большой рюкзак и еще большие надежды.

Инара снимала комнату на Оболони, у одинокой бабушки. Эдем и не заметил, как по размышлению о том, не лучше ли сначала поехать к другу, принять душ и оставить там тяжелый рюкзак, оказался на синей ветке метро.

Купив букет полевых цветов, он двинулся между многоэтажками на сквозных подпорках. Они сотни раз бродили с Инарой по этим дорожкам, пили воду из кюветов, спускались к набережной или, заняв свободную скамейку, читали друг другу любимые книги.

Консьержка знала Эдема, и, помахав ей букетом, он взлетел на четвертый этаж. Хозяйка квартиры просыпалась рано, но если и спала, разве для влюбленного имеет значение чей-то сон?

Звонок трещал, словно гиря, которой суют по битому стеклу. Старушка открыла сразу — в махровом цветастом халате, в платке и шерстяных носках — ей всегда было зимно. Она сощурилась, узнала Эдема, и он понял: что-то случилось.

Они не сказали друг другу ни слова. Старушка высунула ящик трюмо в коридоре и протянула Эдему запечатанный конверт. Как в какой-то театральной постановке, Эдем забрал четырехугольник без подписи.

Он вышел из подъезда, не ответив на вопросы консьержки. Прошел мимо детской площадки и припаркованных автомобилей, терпеливо дождался, пока светофор мигает зеленым, спустился к набережной Днепра. Река была на месте. Эдем оставил рюкзак и цветы на парапете, устроился на камень у воды и надорвал конверт.