На подгибающихся, подрагивающих ногах, сгорбившись, Михаил Феофанович вышел на середину зала, почесал раскалывающуюся голову (намешал вчера водки с «Кавказом»), огляделся и махнул рукой:

– Да чего тут уже говорить? Глядите!

Уставшая от речей публика благодарно захлопала и разбрелась по залу. За роялем в это время происходило шепотом бурное совещание.

– Выпить надо – сто процентов!

– Вон Назарчук гуляет…

– Что, у него занять думаешь?

– Мне не даст – я ему до хрена уже должен. А тебе, Олегыч, он не откажет. Вы ж знакомы…

– Знакомы-то знакомы, но я тоже у него занимал.

– Ну картинку ему предложи, какая понравится. Цену пусть сам дает.

– Думаешь?

– Ну а чё?!

Выставлялись шестнадцать художников и три художницы – преподавательницы школы; больше ста работ висело впритык одна к другой. Особое внимание привлекли, как всегда, картины Федотько, Пашина, Юры Пикулина. У большого полотна «За что воевали» собралась почти что толпа, Губарев объяснял содержание, хотя сделать это было непросто, не смотря на кажущуюся простоту, даже примитивность… На картине, выполненной в стиле голландской бытовой живописи семнадцатого века, изображена жизнь сразу целого городка. На переднем плане двое мужиков с азартными лицами опаливают только что заваленную свинью, по соседству моются в бане пышнотелые, крепкие тетки, чуть дальше драит свой бесценный автомобиль юноша в синем спортивном костюме, сбоку показана часть свадебной гулянки, шумной и веселой, и, конечно же, запечатлен (в традиции голландцев) мочащийся на забор человек… Всё ярко на картине, бойко, все улыбаются, и нищему подают не какую-нибудь измусоленную сторублевку, а новенькую, нежно-розовую купюру, на которой, если приглядеться, можно рассмотреть колесницу и запряженных в нее, вставших на дыбы лошадей. Но радость и довольство до такой степени приторны и тупы, в глазах людей, жирных гусаков, зарезанной свиньи блестит одинаковый сатанинский огонек, что зрителю становится не по себе… За что воевали? За это?.. А что здесь плохого?.. Нет, ужасно, ужасно!..

Зацепил Олег Девятов своими натюрмортами и пейзажами из цветной ленты – зрители задерживались перед ними, улыбались, перешептывались… Коллаж Юры Балташова «Обитаемый остров», с пивными мятыми банками вперемешку с вырезанными из порножурналов женщинами, старались не замечать.

Художники следили за публикой, хватали выражение лиц, морщились от угадываемых издевок и острот, сияли, когда кто-нибудь, кажется, их хвалил…

Олег Девятов раздобыл у директора крекерной фабрики Назарчука деньжат и тут же сбегал в ближайший магазин. Художники, узнав об этом, друг за дружкой, кивая знакомым, потянулись к выходу из галереи…

Полегчало, когда приняли водочки, пожевали хлеба. Теперь можно пообщаться с публикой, обсудить картины, ненавязчиво предложить приобрести ту или иную работу, завязать новые полезные знакомства.

– Я о своем пейзажике с Назарчуком договорился, – сообщил Олег, вытряхивая из бутылки последние капли. – Объяснил ему, что такого не было и вряд ли когда-нибудь кто-то додумается до ленты… Он поверил – полтинник, – подразумевались пятьдесят тысяч, – сейчас дал, а еще полтинник, когда картинку принесу… Блин, через месяц еще!

– Ладно, пошли! – Юра Пикулин затушил в переполненной пепельнице окурок, поднялся. – Пора поработать.

Возвращались в галерею бодрые, ловили состоятельных знакомых, беседовали о том, о сём, а затем:

– Ну, что вам приглянулось, Борис Петрович?

– Федотько, конечно… «За что воевали»…

– Да-да… Ее галерея приобретает. Сильная вещь… А еще?

– Вот это. Гм… Николай Головин. Вот – «Древний путь» ничего, есть в нем что-то такое…

– Действительно, очень даже ничего! Молодой парень, но бесспорно далеко пойдет. Этот пейзаж тоже его. Как вам, Борис Петрович?

– Н-ну, есть что-то, что-то и в нем есть…

– «Древний путь», конечно, сильнее. И по цвету, и вот менгиры как выписаны… Кстати, приобрести ее не желаете, Борис Петрович? Рамку сделать багетную, совсем конфеткой станет, кабинету лучшего украшения не придумаешь – и строгость, и мудрость прошлого…

– М-можно бы, в общем-то… Вещь неплоха…

И тут же подталкивали к Борису Петровичу неопытного Колю, начинались конкретные переговоры… Молодой художник быстро сбавлял цену до приемлемой для Бориса Петровича; рамку Борис Петрович закажет сам; так, сейчас аванс, а через месяц картина и остальная сумма…

Таким образом в первый же день десяток картин были проданы. И Сергею тоже повезло. Незнакомый ему (но знакомый, конечно, Олегу Девятову) представительный мужчина заинтересовался «Старыми ивами», а Олег профессионально убедил его, что эту вещь обязательно нужно купить.

– Какой контраст, а! – восхищался Олег. – А свет! Взгляните только, как лучи разбиваются об этот хлам… Такую ржавчину я в жизни бы не сумел передать!

Потенциальный покупатель соглашался, качал головой… рука его медленно лезла во внутренний карман пиджака за бумажником.

– Ну и куда теперь? – спросил Девятов, которому не терпелось после удачного дня хорошенько выпить. – Решето, к тебе?

– Мать еще в больнице. Давайте, – пожал плечами тот, замученный многочисленными вопросами, почему он в этот раз не выставлялся.

– Поехали, чего тянуть!

– Я, ребятки, домой, – вздохнул Федотько. – Устал совсем…

– Я тоже, пожалуй. – Витя Минц торопливо пожал на прощание всем руки и направился в свою хибарку, где ждала его жена-красавица, и он, почти трезвый, обрадует ее, сообщив, что одну из его композиций приобретают, отдаст пятьдесят тысяч аванса.