– Будь умницей, слушайся нянечку, Джек-Джек, – говорит Роберт, не спеша спускаясь у них за спинами по лестнице.

«Боже, он просто великолепен», – думает Ребека, когда Роберт набрасывает шаль ей на плечи, сожалея, что нельзя опять затащить его наверх и еще разок соблазнить. Но «в Америке снова утро» [4] , и после пораженческого уныния предыдущего десятилетия все жаждут хоть немного изящества, хоть немного гламура, хоть немного веселья. Не показаться нельзя – сочтут надменной брюзгой. А кроме того, это может оказаться ее лучшим шансом покончить со всем этим кошмаром. Если у нее не сдадут нервы.

И если она готова пострадать от последствий.

Старинные каминные часы вестминстерскими курантами отбивают восемь, и Ребека передает Джека отцу, который крепко стискивает ребенка, вызвав у того громкий смех, прежде чем тот на вытянутых вверх отцовских руках «летит» обратно к няне.

– Будем не поздно, – говорит Роберт их собственной Мэри Поппинс.

Ребека наклоняется, чтобы в последний раз поцеловать Джек-Джека, и чуть не плачет, когда няня машет его крошечной ручкой – «пока-пока!».

На улице по-прежнему пусто и тихо. Ребека повисает на руке у Роберта, когда они идут по тротуару к своему серебристому купе «Мерседес 380SL» с откидным верхом. Он уже открывает для нее пассажирскую дверцу, но вдруг останавливается, заметив припаркованный чуть дальше по улице темный седан. Что-то в нем озадачивает его – как будто он узнаёт машину, но находит странным увидеть ее здесь, в это время, в этом районе. Однако его замешательство мимолетно, и он лишь отмахивается от него.

В машине Ребека достает из сумочки сигарету, и лицо у нее вдруг застывает. Она лихорадочно перебирает бумажные салфетки, вынимает губную помаду, пудреницу, но его там нет – «Вальтера ППК». Его нет в сумочке! «Вот черт!»

– Роберт, – окликает она мужа, когда тот обходит машину, – мне надо вернуться в дом. Я кое-что забыла.

Ребека продолжает тщетно рыться в сумочке, но знает, что пистолета там нет. Он остался наверху. Она хватается за внутреннюю ручку дверцы.

– Я быстрень…

Машина вдруг дергается, резко перевалившись с боку на бок. Ребека вскидывает голову в тот самый момент, когда лицо Роберта врезается в стекло водительской дверцы. Он встречается с ней взглядом, но не видит ее, потому что уже без сознания и начинает сползать на тротуар.

– Роберт! – кричит Ребека, вываливаясь из машины. Ее шаль цепляется за защелку дверцы и отдергивает ее назад, но она яростно тянет, разрывая тонкую ткань в клочья. И уже мчится вокруг «Мерседеса» к своему мужу, как вдруг что-то останавливает ее. Детский плач. Маленький Джек как-то ухитрился забраться на стол в гостиной таунхауса и теперь тянется к ней, подползая к открытому окну. И в эту долю секунды колебаний судьба Ребеки решена.

За спиной у нее мелькает темная тень, и крепкая мужская рука вздергивает ей подбородок, обнажая горло. Перед глазами проскакивает сверкающее стальное лезвие стилета.

Няня подбегает к Джеку сзади, чтобы не дать ему выпасть из окна. Задевает боком проигрыватель, но все-таки успевает вовремя перехватить малыша. Темно-синий седан исчезает за углом на Висконсин-авеню. На улице воцаряется неестественная тишина. Ни ветерка, ни жужжания насекомых. Не слышно даже отголосков городского шума с другого берега Потомака, сменившихся беззвучным оцепенением. Все, что осталось, – это сводящее с ума спотыкание «Осенних листьев» на заевшей пластинке, выплывающее из окон и аккомпанирующее задыхающемуся бульканью Ребеки, когда она прислоняется к «Мерседесу», вцепившись окровавленными руками в перерезанное горло. Жемчугов у нее на шее уже нет. Она поднимает взгляд на своего сына наверху – губы у нее шевелятся, но не издают ни звука. А затем медленно оседает в болото из собственной крови.

Каминные часы в таунхаусе отбивают четверть часа, а у окна отчаянно заходится в плаче единственный очевидец этого преступления, неспособный понять то, что только что видел. Няня закрывает ему глаза рукой и оттаскивает назад. Его крики затихают в глубине таунхауса, оставляя лишь надрывный голос Пиаф, вновь и вновь жутковато оплакивающей опавшие листья и свою потерянную любовь, пока иголка проигрывателя раз за разом перескакивает на одну и ту же канавку пластинки.

– Неужели в этом богом забытом месте нет ни одной двери, которую можно нормально закрыть? – Слоун Филдс все толкала непокорную кедровую дверь кладовки, пока наконец не услышала, как та защелкнулась. Но не успела она отпустить ее, как дверь опять выскочила обратно.

– Этот дом построили в тысяча восемьсот девяносто шестом году, мама, – послышался голос из коридора.

«Когда люди, судя по всему, были намного меньше ростом», – добавила про себя Слоун. Вытянув руку, она практически могла дотянуться до низкого потолка.