«Эта жизнь запуталась, как лабиринт, – думала Уитни поздним солнечным осенним утром, медленно бродя по саду. – Должен же быть какой-нибудь выход, но где он?»

Она быстро себя одернула. Ей нужно чем-то заняться: если она этого не сделает, то сойдет с ума. Прогулки верхом отпадали – Алекс считал их слишком требующими усилий и распорядился, чтобы ей не давали лошадей. А если она попытается работать на цветочных клумбах в саду, то садовник, также выполняющий инструкции Алекса, вежливо, но твердо положит этому конец.

Тогда остается поездка в город. Там есть магазин, в котором продается приданое для новорожденных, расшитое вышивкой ручной работы, туда она ездила на прошлой неделе, но…

Но и это отпадало. «Блейзер» требовал ремонта. Шофер вчера здорово перепугался, когда тормоза чуть было не отказали. Он договорился отправить автомобиль в ремонт в конце недели, и до тех пор она была лишена транспорта.

Уитни вздохнула. Ну, тогда она пойдет и искупается. Плаванье – хорошее упражнение. Даже Алекс не сможет поставить ей это в вину.

Она пошла в дом, в свою комнату. Торопливо сняла свое легкое хлопковое платье и белье. Проходя мимо зеркала, она увидела свое отражение, остановилась, повернулась и стала себя внимательно рассматривать.

Теперь ее тело и в самом деле изменилось. Груди стали более полными, живот округлился, а в лице и в выражении глаз появилась какая-то мягкость, которой не было прежде. Она улыбнулась и прижала руки к животу. Этот ребенок начнет вскоре шевелиться – так сказал доктор. Она не могла дождаться, когда же это произойдет.

Улыбка ее увяла. Алекс никогда не почувствует, как он будет шевелиться в ее чреве. Для этого нужно, чтобы он по крайней мере прикоснулся к ней. А насколько она понимала, он никогда больше не захочет это сделать. Он и так едва смотрит на нее. Она замечала, как изменялось его лицо, когда он думал, что она не видит его, – как будто… как будто он смотрел на что-то, чего не хотел видеть вовсе.

– Уитни? Прости, что побеспокоил тебя, но… Она задохнулась и резко повернулась к двери спальни как раз в тот момент, когда Алекс вошел в комнату. Он замолчал, не договорив, окинул ее взглядом с головы до ног, потом сверкнул улыбкой и отвернулся.

– Что за чертовщина, что ты делаешь в таком виде?

Глаза ее наполнились слезами.

– Тебя никто не просил сюда входить, – сказала она. Руки ее тряслись, когда она натягивала на себя джинсы и хлопковую майку. – Неужели тебя так и не научили стучать в дверь?

Он пожал плечами и с шумом выдохнул.

– Ты права. Извини.

– Ладно, – сказала она через минуту. – Я одета. Теперь можешь поворачиваться.

Когда он повернулся, она сидела перед трюмо, расчесывая волосы. Он смотрел на нее некоторое время, а потом слегка покашлял.

– Я вернулся с материка на день раньше.

– Да. Вижу. – Голос ее был отрывистым и резким, и она молилась, чтобы в нем не было слышно печали, которую она чувствовала. О Господи! Это выражение на его лице, когда он увидел ее! Какой безобразной нашел он ее, какой отталкивающей!

– Я собираюсь полететь в Нью-Йорк на несколько дней.

Она дернула расческу, запутавшуюся в волосах.

– Ну и? Почему ты мне это говоришь? Он вздохнул.

– Послушай, я приехал сюда не ссориться. Я просто хотел сказать тебе, что уеду на некоторое время. Возможно, на неделю. Если я тебе понадоблюсь…

– Я знаю. Позвонить тебе в офис и сказать секретарше.

– Моя секретарша едет со мной. Уитни закрыла глаза.

– Я… я понимаю.

– Ты можешь найти меня в «Валдорф Тауэре». Она кивнула.

– Хорошо.

– Просто позвони и спроси меня. Или миссис Пальмер…

Она резко повернулась к нему.

– Я же сказала: хорошо, Алекс. Я поняла, где ты будешь и что с тобой будет твоя секретарша. – Голос ее дрожал и прерывался, и она задержала дыхание, пока не набралась уверенности, что сможет говорить дальше. – Что-нибудь еще?

Алекс внимательно посмотрел на нее, и губы его скривились.

– Нет, – резко сказал он. – Нет, черт возьми, больше ничего. До свидания, Уитни.

Она подождала, пока за ним закроется дверь, а потом спрятала лицо в ладонях. Так больше нельзя, она должна сказать ему раз и навсегда. Алекс волновался о ее физическом состоянии, но не обращал ни малейшего внимания на ее нравственные страдания. Она хотела освободиться от всех этих переживаний, но не могла. А ведь ей нужно думать о ребенке.