Мы вернулись к нашему исследованию именно ради того, чтобы принять участие в этой важнейшей дискуссии. Оно дополнено анализом, призванным ответить на вопрос, который сегодня формулируется так: сохраняет ли смысл деление на правых и левых? Ответ, как нетрудно догадаться из сказанного выше, безусловно положительный. Внимательное рассмотрение обстоятельств, которые могли поколебать, поставить под сомнение или опровергнуть эффективность традиционной оппозиции, показывает в конечном счете их весьма ограниченное влияние. Можно поручиться, что разделению на правых и левых суждена еще долгая жизнь, а быть может, и новый расцвет.

Текст, опубликованный в «Местах памяти», воспроизведен с незначительными стилистическими изменениями и обогащен ссылками на новые работы, вышедшие из печати с тех пор.

Странная вещь! Люди очень мало задумывались об истории этой пары слов, столь тесно связанной с интеллектуальным и символическим функционированием современных обществ. Люди вообще неохотно размышляют о том, что позволяет им мыслить.

Попыткам дать определение интересующим нас понятиям несть числа. Замечательные работы посвящены решению этой задачи. Богатая политическая история научила нас распознавать различные вариации французских правых и левых и следить за их эволюцией. Авторов всех этих трудов роднит уверенность в том, что сами понятия «правые» и «левые» давно сделались общеизвестными, а их классификационная роль – узаконенной. Тех, кто интересуется их происхождением, удовлетворяют ритуальной отсылкой к эпохе Революции, и это считается достаточным. Между тем понятия эти проделали огромный путь от робкого и нерегулярного указания на разницу между «правой стороной» и «левой стороной» во время Французской революции до их воцарения в парламентском языке эпохи Реставрации. И еще большая дистанция отделяет жаргон палат депутатов и пэров от тех эмблем политической идентичности, тех базовых категорий демократической конфронтации, какими правые и левые сделались для нас в полной мере лишь в начале ХX века. Но мы настолько привыкли осмыслять различные убеждения и их конфликты в соответствии с этой дихотомией, что применяем ее к прошлому, не обращая большого внимания на то, что в речах и представлениях людей ушедших эпох она еще не приобрела того вида, какой имеет сегодня. Тем более что, строго говоря, понятия эти были включены в наш язык среди прочего именно ради того, чтобы указать на преемственность по отношению к борьбе, начавшейся в 1789 году. Разделение на правых и левых кажется существующим так давно, что не вызывает потребности задуматься о рождении самого принципа такого разделения. Зато оно провоцирует на рассмотрение флуктуаций и метаморфоз его содержания – предмет, освещенный во множестве работ.

Цель настоящего исследования – восполнить пробел в изучении традиционных терминов и пролить свет на возникновение этой традиции. Оно не сообщит ничего нового об электоральных, социальных, антропологических, культурных или географических реалиях, связанных с делением на правых и левых. Автора интересует только система обозначений. Как кажется, проследить на уровне лексики за становлением дуалистической системы наших политических репрезентаций – не самый плохой способ постичь механизм ее действия. Путь от самых первых шагов представительного правления до эры партий и масс содержит в сжатом виде полную историю демократического развития. Кроме того, такой подход позволяет поставить во весь рост нелегкий вопрос о всеобщем значении истории Франции. Ведь всемирный успех рассматриваемой пары понятий – одна из самых интригующих загадок, какие связаны с его судьбой.

Иначе говоря, наша цель – понять разом и почему эта пара возникла здесь, а не в другом месте, и каким образом, несмотря на специфические условия ее возникновения, она смогла в то же самое время найти отклик в умах людей из многих других стран. Правые и левые: или как французы благодаря своей уникальной истории породили эту упрощающую символику, которая распространилась так широко, что можно подумать, будто в ней скрыт секрет современной политики и гражданственности.

Как уже было сказано выше, полагать, что правые и левые вышли готовыми из революционной матрицы, – значит сильно упрощать реальное положение дел. Они в самом деле возникают и получают первоначальное распространение во время Революции, но сфера их употребления остается весьма ограниченной; они вполне могли так и остаться достоянием этой эпохи и не создать никакой традиции.

Сами термины «правое» и «левое» для обозначения разных частей политических собраний зафиксированы гораздо раньше революции конца XVIII века: они встречаются уже в 1672 году в книге «Современное состояние Англии» Чемберлена. Автор описывает членов палаты общин, сидящих «по правую руку от Короля и по левую руку от Короля» 1 . Впрочем, сомнительно, чтобы между этим словоупотреблением и революционными терминами существовала какая-либо преемственность; гораздо более вероятно, что во время Французской революции эти термины были изобретены заново.

Конечно, нельзя сказать, что английский пример совсем никак не повлиял на пространственную классификацию депутатов в смутные летние недели 1789 года, когда было основано Национальное собрание. Сам термин «коммуны» представители «третьего сословия», как известно, заимствовали у англичан, несмотря на всю его обидную неточность 2 . И именно британские формы дебатов обсуждались в качестве возможного образца для организации дебатов французских. Во всяком случае, это совершенно открыто предлагал Мирабо. Его предложение было отвергнуто 3 . Однако подспудно на этот же образец ориентировались и предыдущие проекты, например «план временного регламента» от 6 июня, где утверждается: «Те, кто возьмут слово, будут иметь право обращаться только к председателю» 4 . Победил другой вариант, согласно которому оратор не говорит со своего места, а обращается с трибуны ко всему Собранию – для нашей темы обстоятельство довольно существенное. Вообще если английский прецедент важен, то потому, что во Франции все развивалось прямо противоположным образом. Разумеется, нельзя исключить, что столкновение лицом к лицу правительственной партии и оппозиции легло в основу двухпартийности, которая стала вырисовываться довольно ясно в течение июля и августа 1789 года в среде французских депутатов. Но что касается деления на «правых и левых», оно возникло по контрасту с этой логикой.

Во всяком случае, оно оформилось и тем более обрело имя далеко не сразу. Зародилось оно, возможно, очень рано, в самом начале заседаний Генеральных штатов, в форме голосования среди депутатов третьего сословия, по видимости не имевшей никакого будущего. В самом деле, 8 мая, когда потребовалось сделать выбор между соперничающими предложениями Мирабо и Малуэ относительно совместных заседаний депутатов трех сословий, было принято решение сосчитать сторонников обоих вариантов следующим образом: «те участники Собрания, которые согласны с Малуэ, перейдут на правую сторону, а те, которые предпочитают предложение Мирабо, перейдут на левую» 5 . По правде говоря, от процедуры, по причине своей тяжеловесности обреченной остаться исключением из правила, очень далеко до формирования постоянного распорядка. Но вполне вероятно, что людям, оставшимся в меньшинстве, в то время как «наибольшее число» перешло направо, это дало возможность опознать друг друга и объединиться. По-видимому, именно так и произошло – во всяком случае, если верить позднейшему свидетельству, которое, не упоминая этого эпизода, возводит, однако, разделение собрания на «два сектора по обе стороны от кресла президента» к отдельным заседаниям третьего сословия еще до объединения представителей всех сословий в одной зале. «То ли по воле случая, то ли потому, что общее чувство заставляло друзей народа сближаться друг с другом и отдаляться от тех, кто не разделял их убеждения, обнаружилось, что эти депутаты предпочитают левую сторону залы и охотно собираются именно там» 6 . Следует ли считать, что событие, происшедшее уже после объединения депутатов всех сословий, – возвращение духовенства на то место, какое оно занимало изначально на заседаниях Генеральных штатов, – положило начало формированию правого лагеря? 7 Как бы там ни было, несомненно, что уже в последние дни августа, в ходе дискуссии о правах человека, а затем о королевском вето интересующее нас явление становится достаточно заметным для того, чтобы привлечь внимание наблюдателей.