Шрифт:
— Чего испугался он?
Как ответить на такой вопрос? Моа молчал.
— Ты понял? — Голос Гезы был строг, но в нем не слышалось гнева. — Почему ты не отвечаешь мне?
— Прости, господин!
— Чего испугался твой сосед? Впрочем, можешь не отвечать, я сам знаю. Люди глупы и боятся того, чего не понимают. А ты не боишься?
— Боюсь, господин. Но меньше других. Я солдат.
— Этого, — Геза указал рукой на таинственную звезду, — совсем не надо бояться. Ничего страшного или опасного здесь нет. И того, кто зажигает этот свет, также не надо бояться. Тем более проклинать его.
Моа затрепетал всем телом.
— Кто может проклинать верховного жреца, — сказал он дрожащим голосом. — Вся страна благословляет тебя и твоего священного брата.
Геза улыбнулся.
— Ты проклинал его, — сказал он, — ты сказал только что: «проклятый Ден». Или я неправильно расслышал? Встань! Я уже говорил, что мне поклоняться не надо.
— Господин, пощади! — взмолился Моа.
— Ты знаешь, что обязан мне повиноваться, — сказал Геза. — Почему же ты не выполняешь моего приказа?
Моа вскочил, как подброшенный пружиной.
Геза молчал. Отблески белого света играли в его темных задумчивых глазах. Молодое лицо, словно изваянное из потемневшей бронзы, было спокойно и чуть грустно.
И вдруг, вместо ожидаемого Моа смертного приговора, из уст жреца раздались совершенно другие слова.
— Как странно! — сказал Геза. — Давно вспыхивает в нашем доме этот свет. Ничего не случилось, никакого несчастья не произошло ни с кем. А люди боятся не меньше, чем в первые дни, когда в нашем городе жили они. Никого нет. — Геза, точно в недоумении, оглядел пустынную улицу. — А людям надо работать, носить воду для своих садов и огородов. Все попрятались. Только этот один, бывший солдат, стоит как столб и пялит глаза на свет, причины которого не понимает. Скажи мне: почему вы все так глупы?
— Не знаю, господин, — робко ответил Моа.
— Ты тоже уйдешь домой и перестанешь носить воду?
— Я кончил, господин. Этот сосуд — последний.
— А если бы он был не последним? Отвечай же! Стал бы ты носить воду и дальше?
— Не стал бы, господин.
— Отчего?
— Нельзя, господин. Так думают все.
— Очень жаль, что так думают.
И, повернувшись спиной к ошеломленному Моа, Геза отошел от него, и вскоре черная фигура растаяла во мраке.
Моа стоял, ничего не понимая. Геза, первый жрец храма Моора, слышал кощунственные слова простого горожанина и не осудил его тут же на смерть за оскорбление верховного жреца.
Невероятно!
«Он просто забыл, — подумал Моа. — Рассуждая о нашей глупости, забыл то, что я сказал и что он слышал. Завтра он вспомнит, и тогда я погиб».
Но он тут же сообразил, что Геза не спросил его имени и вряд ли в такой темноте мог хорошо рассмотреть и запомнить лицо, которого раньше никогда не видел.
— Будь я проклят, — тихо сказал Моа, — если позволю себе еще раз распустить язык. Гуно был прав.
И, опасаясь, что жрец вернется, Моа схватил свой кувшин и бросился к дому.
Кувшин Гуно остался на улице.
Никто больше не рискнул выйти. Только рабы в садах знати, дрожа от страха, по-прежнему черпали и носили воду. Они знали — ничто, даже землетрясение, не послужит им оправданием, если они прекратят работу. Страх перед гневом господина был сильнее суеверного ужаса.
Звезда горела всю ночь ровным, немигающим светом.
Но если бы кто-нибудь заглянул за ограду дома, принадлежавшего Моа, то мог бы увидеть, как сам Моа и его жена продолжают поливать грядки. Хитрый солдат давно уже пользовался водой из канала, идущего мимо его сада. Зарытая в земле бамбуковая труба вела к подвалу его дома. Моа носил воду на глазах соседей только для вида, чтобы никто не мог даже заподозрить его в нарушении закона.
Риск казался ему небольшим. Моа верил в покровительство могущественного человека, которому служил верой и правдой.
ВЕРХОВНЫЙ ЖРЕЦ
Комната была похожа на фонарь.
На каждой из ее семи стен было окно. А над полом, сплошь покрытом звериными шкурами, находилось восьмое, во всю величину потолка.
Через восемь окон виднелись звезды.
Посередине комнаты слабо поблескивала поверхность пятигранного стола. На нем ничего не стояло, и в кажущейся глубине полировки отражались мерцающие точки звезд.
Над столом, неизвестно как и на чем подвешенный, испускал узкий пучок слабого света черный шар. Матовая его окраска казалась сплошной, и трудно было определить, откуда, из какой точки, выходил из него луч света.
Комната тонула во мраке. Освещен был только небольшой участок стола и стоявший возле него не то табурет, не то низкий стул без спинки. Сиденье, сильно выгнутое, было покрыто белой шкурой.
Стол занимал три четверти комнаты. Квадратные окна почти соприкасались одно с другим. Видимо, это помещение находилось высоко над городом, так как, кроме звезд, ничего не было видно, даже верхушек деревьев.