Что точно следует из архивов: Сергей Силуанов венчался в церкви (скорее всего, в Успенском храме села Балабанова), но после уже не ходил к исповеди. Обычно имеется в виду исповедь на Страстной неделе перед Пасхой. Причины неявки обозначали всяко (отъезд, болезнь, в случае племянника Тимофея – за малоумием). У Сергея же сурово отмечено: по нерадению. Старший сын Сергея и Акулины Михайло перестал ходить к исповеди, как только ему стукнуло шестнадцать.

В местах, где жили мои родные в XVIII веке (деревня Копосово, сейчас это почти Рыбинск – район Переборы), было распространено Спасово согласие (нетовцы). Староверы этого согласия условно признавали церковь и официально венчались, но, совершив главные в жизни обряды, более в храм не стремились, исповедовались наставникам своего согласия, по возможности посещали свои моленные. Отдельные моленные устраивали во всех богатых домах, но туда пускали лишь близких. Почти как у Мельникова-Печерского, хотя он пишет не о Спасовом согласии. Случалось, нетовцы ходили в великорусскую церковь, но молились в стороне от прочих. Они даже официально хоронили своих усопших как православных. Выявить их было сложно, так и числились они обычными прихожанами в отчетах местных священников, чтобы не портить статистику. Но дьячки, конечно, ябедничали, что такой-то не ходит к исповеди, и меры принимались – по усмотрению местного начальства. Сегодня тоже много что принимается по усмотрению местного…

Сергей «засветился»: долго не ходил к исповеди. И тут, мне кажется, логичное объяснение, почему он внезапно прибавил себе пять лет после переписи 1815 года (не лично, а через жену Акулину, когда та записывала его, отсутствующего на исповеди, заочно). Дьячок написал на Сергея «ябеду». Времена дремучие – до отмены крепостного права долго, помещик может, осерчав, или послушав бурмистра, или на основании «ябеды» сдать неугодного крепостного в рекруты. Даже «не в зачет», просто так, пусть ему, барину, и не засчитают очередного рекрута по плану сдачи солдатиков. Но! В солдаты берут до сорока двух лет. Позже уже не годен. Конечно, можно проверить возраст по метрической книге… А если она утрачена? Сейчас в балабановском архиве отсутствуют метрики за несколько лет начала XIX века, может, в тех 1810-х годах и пропали? Вот Сергей и прибавил себе возраста, благо немного оставалось до сорока двух лет.

Не скажу, что безоговорочно верю снам. Иногда сбываются, чаще – нет. Толковать сны умею, бабушка научила. Это просто: корова – к реву, лошадь – ложь и так далее, следуя за созвучиями. Большей частью не верю «ночным предсказаниям». Но помню, отлично даже, как муж остолбенел, вынимая почту (то есть вытаскивая газеты, письма и обертки от жевательной резинки из почтового ящика в парадной) еще на нашей старой квартире. Муж-то снам не верит, он законченный агностик. Во всем.

– Что там? – Забеспокоилась. Мы были не так долго женаты, и я еще нервничала из-за переписки (бумажная была переписка, в конвертах; до электронной почты чуть не два десятка лет) – вдруг какое-то нелепое письмо потревожит наш свеженький брак, пусть и без повода.

Оказалось, открытка от друзей из Рима, короткая, поздравительная, с подписью:

– С католическим приветом, Боря и Нина.

Это были мои школьные друзья, и никакой причины для «остолбеневания» в открытке не содержалось.

– Сегодня под утро мне снилась фраза «с католическим приветом», – неуверенно сказал муж. Он знал, что я частенько растолковываю сны подругам, и мог бы промолчать, но не сдержался. Стоял у почтового ящика с нарядной открыткой в руке, а нам давно бы надо было мчаться на автобус, чтобы успеть на работу.

Я решила вопрос практически:

– Ну, теперь-то веришь, что надо квартиру менять? Мне же снилось, что пора! Помнишь, сколько раз рассказывала?

Так мы переехали в другой район, откуда до дачи вдвое ближе, а для прогулок с собакой и вовсе раздолье. До центра Питера пешком уже не доберешься, но метро-то работает.

Когда сестра Наталия переслала отсканированные документы XVIII–XIX веков, я растерялась. Вглядывалась, оторопевшая, в имена, даты рождения и крещения, записанные нетвердым почерком раздумовского дьячка, разбиралась, кто кому кем приходится. Старалась, но не могла представить своих далеких предков. Они поняли, что со мной каши не сваришь, и принялись сниться. Не часто, но регулярно. Потихоньку привыкала к лицам, приучилась узнавать, хотя не понимала, кого вижу: фотографии-то только от второй половины XIX века сохранились, а мои родственники в моих же снах не представлялись. Они являлись молча.

Наконец явился мужичок сурового вида, с рыжеватой бородой и бровями, похожими на точку с запятой, в армяке. Или кафтане? Что носили мои родные в те времена? Не знаю, надо погуглить. Явился на грани сна и бодрствования, не теряя времени, сразу приступил к делу.

– Не суйся в отличия со Старой верой, не по уму тебе! Есть у тебя наше родовое распятие, есть икона – молись, как умеешь! В Бога веруем, а с ним, с нечистым – сама догадаешь, есть он или нет. Домовой-хозяин – точно есть, вот, послушай!

И тут на чердаке, а ночевала я на даче без мужа, с кошкой Кысей, что-то ухнуло и завозилось. Кошка подскочила, но на чердак не побежала, напротив, залезла под диван. Все стихло, я задремала. В полусне сообразила уточнить:

– Кикимора тоже есть? А Полудница? Леший?

Но заснула как-то совсем уж крепко и продрыхла до девяти утра, хотя кошка будила всеми доступными ей средствами, даже на голову мне садилась и лапкой по лицу водила.

Временно сниться перестали. Поняла: ждут. Не того что напишу о них, нет, это им все равно: ждут, что пойму. Они же все объяснили. А может, и показали, да я заспала.