Правилам церемониального поведения нужно было следовать всю жизнь вплоть до смерти. Может быть, наиболее ярким примером этого может послужить харакири (сэппуку) — акт, который исполнялся согласно строгим правилам: место публичного самоубийства (обычно на территории буддийского храма) покрывалось циновками и занавешивалось белыми полотнищами; самоубийца облачался в особые одежды (белая поддевка и куртка-хаори из конопли), вспарывание живота

кайсяку [“секундант”], который все это время находился рядом и зорко наблюдал за каждым движением, вспрыгнул на ноги, задержал на секунду свой меч в воздухе — вспышка, тяжелый отвратительный глухой звук, грохот падения — одним ударом голова была отделена от туловища.

Установилась мертвая тишина — прерываемая только мерзким звуком крови, извергающейся из обездвиженной кучи перед нами — того, что секунду назад было мужественным рыцарем. Это было чудовищно»55.

После смерти тело также не освобождалось от соблюдения определенных «правил поведения». В период Токугава практиковалась как кремация, так и предание тела земле. Кремация приходит в Японию вместе с распространением буддизма, первые случаи документально зафиксированной кремации относятся к VII в. В VIII в. кремация достаточно широко распространяется среди элиты, однако местные представления о необходимости предания тела земле оказались весьма сильны, и хотя в период Токугава большинство населения практиковало кремацию, японская элита (дома императора, сёгуна, князей) практиковала исключительно погребение в земле (при этом заупокойная служба проводилась в буддийском храме). Сами похороны предполагали сооружение деревянного гроба в виде «коробки», поскольку тело помещалось в него в положении «сидя» (колени прижимались ко лбу). Придание телу максимально компактного, «сжатого» состояния объяснялось тем, что в таком положении душа не сможет покинуть тела. Придание покойнику именно такой позы считалось чрезвычайно важным, хотя и было связано с известными техническими трудностями (для притягивания ног и рук использовались веревки, для придания охладевшему телу большей «эластичности» могли даже ломать большой палец на обеих ногах). В случае кремации после предания тела огню кости собирали в специальный сосуд и предавали земле. Часть костей могла храниться в доме. Поминальные службы продолжались 49 лет. После этого покойный приобретал статус «предка», который перерождается в детях и внуках — как в своей семье, так и в семьях родственников.

Положение тела после смерти считалось важным показателем, по которому можно было отличить «своего» от «чужого». Остававшиеся верными христианскому учению немногочисленные тайные японские христиане поступали таким образом: после «официальной» церемонии захоронения в сидячем положении они тайно выкапывали гроб и поворачивали тело так, чтобы лицо было обращено к небу56.

После того как прекращались заупокойные службы, табличку с именем покойного снимали с алтаря, т. е. он «терял» свое имя и в качестве предка «присоединялся» к родовому божеству (удзигами), становился частичкой этого божественного коллективного тела, выступавшего в качестве охранителя группы кровных (псевдокровных) родственников.

Переход покойного в статус «предка» означал, что в результате проведенных ритуалов он очистился от скверны, которая имела название «загрязнение черным» (куро-фудзё). В качестве очистительного средства от этой «черной» скверны активно использовался белый цвет. Участники похоронного обряда обряжались в одежды, представлявшие собой сочетание белого (верхний слой одежды) и черного (нижний слой) цветов, гроб изготавливался из светлой (она называлась «белой») древесины, покойника обряжали в белое, на его лицо и голову набрасывали белую материю. Во время ночного бдения возле покойного пришедшие люди откидывали ее, чтобы видеть лицо покойного. Избавление от «черной» скверны начиналось сразу же после смерти. Этой цели служила церемония омывания тела. В некоторых локальных традициях она принимала форму совместного купания старшего сына и его покойного отца. Повседневное кимоно покойного в течение 49 дней смачивали водой и не давали ему высохнуть, что служило еще одной очистительной мерой для избавления от скверны, вызванной смертью.

Традиционная Япония (как и вся дальневосточная культура конфуцианского ареала) никогда не знала такого ригористичного отношения к телу и всем проявлениям телесного, как то было в странах христианской культуры. Потерпевшие кораблекрушение японские моряки, которых миссия Н. П. Резанова возвратила на родину в 1804 г., с нескрываемым удивлением отмечали, что в жару «на корабле всякий обливался водой два-три раза в день. Русские при любой жаре донага не раздевались и, даже обливаясь водой, оставались в однослойной одежде»57.

Истязание, самобичевание и наказание греховной плоти в Японии принято не было. Аскетические практики буддийских монахов и даосов имели целью не уничтожение греховной плоти и не причинение себе «спасительных» страданий, а лучшую подготовку, закалку тела для вознесения в рай, лучшего кармического перерождения, достижения бессмертия. Дальневосточная культура не создала ничего подобного образу страдающего распятого Христа. Люди не желали обрести и не искали на своем теле стигматов. Высказывание папы Григория Великого «Тело есть отвратительное вместилище души» не могло быть порождено на Дальнем Востоке. Наряду с другими культурными «нестыковками» специфически христианское представление о теле как источнике греховности создавало непреодолимые препятствия для сколько-нибудь широкого распространения христианства в Японии даже тогда, когда в стране стала реально существовать свобода вероисповедания.

Тем не менее и в традиционной Японии на экспозицию обнаженного тела и его изображение существовали серьезные ограничения. Европейцы сурово критиковали японцев за то, что летом те носят полупрозрачные одежды, работают

Представителям социальной группы «неприкасаемых» («эта» и «хинин») запрещалось носить длинное кимоно ниже колен (помимо этого, они должны были носить на боку разбитую чашку, пользоваться бамбуковыми, а не деревянными палочками для еды). В некоторых регионах и случаях крестьяне совершали паломничества в святилища обнаженными (хадака-маирй), что, видимо, должно было продемонстрировать их чистоту и отсутствие неправедных интенций, но для элиты это было немыслимо.

Представители высших социальных страт избегали, как было сказано, посещения общественных бань. Однако в отличие от Европы, где баня считалась рассадником разврата, в Японии это происходило по другим соображениям: баня лишала одежды, то есть статуса. В бане нужно было расстаться не только с одеждой, но и с мечом, а меч был наделен для самурая таким же огромном символическим смыслом, что и нательный крестик для христиан. Мечам давали имена, считалось, что нужно настолько сжиться с ним, чтобы ощущать его частью своего тела (некоторые говорили, что он должен ощущаться как рога у животных). Утеря меча каралась самым суровым образом — вплоть до лишения фамилии.