Последняя фраза зацепила особо. Я и до этого подозревал, что спешка Калуги вызвана не только его твердолобым фанатизмом, но и какими-то конкретными временными рамками.

— Сворачиваемся! — повысив голос, приказал полковник. — Нам здесь не рады.

— А технический регламент?! — возмутился Петрович из глубины транспортера. — Мне бы час… ну полчаса.

Калуга вполголоса матюкнулся и, развернувшись, пошёл вновь договариваться с главой староверов. Однако даже начать новый разговор они толком не успели — на сцене появилось новое действующее лицо.

Белый и Микки

И я взглянул, и вот, конь бледный…

— Успокойся, кошка… — я приобнял Микки. — Я рядом, все будет хорошо…

Микки не отвечала, она опять ушла в себя, чего уже давно не случалось. От злости я готов был вырезать всю эту гребаную деревню, вместе с полканом, черт бы его побрал, Сусанина хренова. Только ведь налаживаться стало, а тут опять. Видимо окружающая действительность затронула в голове у девчонки какие-то психологические пограничные линии.

Народ все еще толпился вокруг машины, по их неприветливым лицам сразу становилось ясно, что валить отсюда надо как можно быстрее. Но, как назло, уперся механикус: мол, требуется соблюдать техрегламент, и хоть тресни.

— Слышь, маслопуп, — Витек нехорошо ощерился. — Тебя мало приключений на задницу? Я прямо сердцем чую очередную мясню. Шевели батонами, второй раз я тебя спасать не буду.

— Да пошел ты! — взвился Петрович. — Я не за себя, а за технику беспокоюсь.

— Что-то не по себе мне… — промямлил Бубенчиков, крутя головой по сторонам.

— Вот! — кивнул бугор. — Человек тоже чует, хотя и терпила.

— Уезжаем! — решительно отмахнул рукой Калуга. — Материальной частью займемся чуть позже.

Петрович чертыхнулся, но уехать мы не успели.

На улице показалась лошадь, а точнее мерин. Обычная тягловая сельская скотина, громоздкая, с выпуклым пузом и короткими мохнатыми ногами. Очень странной масти, какой-то сивой, можно даже сказать бледной. Мерин сипло фыркал, бока тяжело вздымались, словно он участвовал в гонках, а на спине…

Микки неожиданно пробормотала:

— И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нём всадник, которому имя «смерть»…

На мерине, обхватив его шею рукой, лежал мальчик. Вторая его рука висела, безвольно болтаясь в такт шагам лошади, а с нее на лошадиную шерсть стекала тоненькая струйка крови.

— Бля… — громко выругался Витек. — Говорил же, вашу мать!

— Так это же Митька, дядьки Федора сын! — громко ахнул девичий голос в толпе. — Он с батькой с торговым караваном пошел.

Люди бросились к мерину и сняли мальчика, к ним метнулась Зарипова со своей санитарной сумкой.

У меня в который раз окончательно испортилось настроение, появилось сильное желание бросить все и свалить куда подальше. Даже пешком.

Судя по лицам Карла и его спутницы они испытывали примерно такие же чувства.

— Повезло мальцу… — быстро осмотрев мальчика громко объявила медичка. — Две пули, обе по касательной, но лучевую кость на левой руке перебило. Крови много потерял, но жить будет.

Пацан всхлипнул и вдруг зачастил горячечным сбивающимся шепотом:

— Всех убили… всех. Возле Зеленого Лога попали в засаду. Как полоснули… я с телеги свалился и затаился в кустах… слышал все, а потом… поймал Ваську и припустил домой… стреляли по мне… попали, но я все равно держался…

— Кто? — выдохнул староста деревни. — Кто напал? Говори Митька, не молчи.

— Не знаю… — мальчик еще раз всхлипнул. — Много их, с оружием хорошим. Пулеметы видел. Слышал, что далее они сюда намерились…

Староста зло выругался и сказал, почему-то обращаясь к Калуге.

— В соседнем районе уже засветились эти уроды. Мародеры, мать их. Сбились в кучу вояки, бандиты и прочая нечисть. Банда большая. Скотину забирают, еду выгребают всю подчистую. А кто хоть слово против скажет или просто косо посмотрит… да могут и просто так стрельнуть, патронов они не жалеют.

— Уйдете?

— Уйти успеем, наверное, — вздохнул староста, — но почти все бросить придется. А без скотины и зерна, мы зиму не переживем. Что останься, что уйди, то на то и получится. Вот же напасть, видать прогневили мы Господа…

Он потер нос тыльной стороной ладони и вяло пожал плечами.

Калуга закаменел лицом и жестом приказал нашим отойти к машине. А уже там, жестко заявил.

— Это не наша война. Уходим. У нас своя цель.

Я едва ли не в первый раз согласился с полковником. Меня и самого тянет остаться, помочь людям, не зверь все-таки, что-то человеческое осталось. Но на эмоциях в наше время долго не проживешь. При таких раскладах мы никому не поможем и сами сгинем. Опять же, не гулять отправились, а человечество спасать.