И все-таки отправление состоялось. Снова короткие перебежки. Сон с прерыванием. Что-то похожее на бред. Внутри начался отсчет времени и остановок. Ленивые разговоры, обычные для дальней дороги. Все перезнакомились, поделились своими бедами и проблемами.

По стенам теплушки поползли струйки воды.

– Кажется, дождь начался, – сказал кто-то. И добавил после того, как внимательно вгляделся в щель между досками вагона: – Настоящий летний дождь.

– Девочки, – встрепенулась одна из путешественниц, – как же те, кто на крыше? Замерзнут, промокнут.

– Мы им сейчас не поможем, только пожалеть их остается.

На ближайшей остановке промерзшие и промокшие «крышники» стали спускаться вниз. Смотреть на них было больно. Несмотря на тесноту, их стали звать в вагоны.

– Давайте сюда, мужики!

– Да у вас и так человек на человеке.

– В тесноте, да не в обиде

Некоторые дрожали всем телом, еще хуже, по их мнению, было то что не все смогли защитить от дождя драгоценные покупки.

– После громких объявлений поезд дал рывок, чтобы набрать скорость. И тут же страшный женский крик перекрыл все другие звуки.

– Стойте! Остановите поезд! Человек на рельсах! – кричали во много голосов. К ним добавлялся нечеловеческий визг пострадавшей.

Кто-то рванул стоп-кран. Люди выпрыгивали из вагонов. В одном месте извиваясь, стонала женщина. Несколько ее подруг делали перевязку. Кровь пропитала место, где лежала пострадавшая. Подбежал кто-то похожий на врача.

– Ногу отрезало, – с ужасом в голосе шептали задним рядам пассажиров передние. – Упала. Ехала на площадке вместе с мешками. Поезд дернул – не устояла.

Сознание, видимо, вернулось к пострадавшей.

– Ногу мою! Принесите мою ногу! – заговорила она

– Зачем тебе ногу? – не понимали окружающие

Все-таки, кто-то поднес к лежащей окровавленную ногу. Женщина стала конвульсивными движениями что-то искать на ней.

– Деньги тут у меня. Привязаны в чулке. Общие деньги. Ох! – она снова потеряла сознание. Все чувствовали себя подавленными. Не нога, а эти деньги были у нее на первом месте.

При свете фонаря женщину унесли куда-то в сторону первого вагона. Стон пострадавшей стоял в ушах пассажиров до самого Петрограда.

В Ставке уже знали о направлении Василия Кирилловича в те части, где проходили службу воспитанники училища. Здесь с пониманием отнеслись к его миссии. Автомашины ему не дали, сказав, что идет подготовка к наступлению, каждая машине на счету. И действительно, дороги за Могилевом были наполнены движением транспорта. Везли боеприпасы. На грузовых автомобилях проезжали военнослужащие. В легковых спешили по делам офицеры. Много было и повозок. Одну из таких выделили Василию Кирилловичу. Он был доволен: у повозки был крытый верх на случай непогоды. Возницей был немолодой солдат Ермолай. Они сразу нашли общий язык. Василию хотелось много узнать о местных порядках.

Они направлялись на позиции Юго-Западного фронта, которому предстояло участвовать в операции, которую уже называли «наступлением Керенского».

Дорога была дальняя и тряская. Их постоянно обгоняли, скрипя тормозами, автомобили. Лесные запахи были так очаровательны, что будоражили мозг. То были ароматы сосны, то неуловимые запахи березы, а то и полевых цветов. Они взывали к жизни и беззвучно сопротивлялись настроениям войны.

Всюду попадались отряды солдат. Бросалось в глаза, что двигались они как-то подчеркнуто вразвалку. Иногда свысока поглядывали на встречавшихся им на пути офицеров. Почти никто не отдавал чести при встрече. Несколько раз педагогу казалось, что он слышал ядовитые замечания себе в спину. Если бы он не жил в Петрограде, он бы возмутился. Но он привык к подобному поведению нижних чинов. Когда он сказал об этом ефрейтору Ермолаю, тот ответил:

– Все переменилось, когда в начале марта из столицы прислали Приказ номер один. Что тогда началось! Солдаты стали говорить, что они теперь главные. Офицеров – в расход! Стали создавать солдатские комитеты. Я многих своих сослуживцев тогда перестал узнавать, словно их подменили. Спали, сколько хотели. Койки перестали заправлять. Лошади стояли нечищеные и некормленые.

– А сам-то как? Тоже разленился?

– Я не так воспитан. Отец мне с детства вложил уважение к старшим по званию. Даром, что обычный крестьянин. Он дело понимал. Его в деревне все уважали. Здоровались по-особому. Думаю, и до сих пор уважают. Я, конечно, тоже вздохнул с облегчением. Но не опускался. Знаю, что это ненадолго. Все встанет на свои места. Не для того Россию столетиями создавали да укрепляли, чтобы все немцу отдать. Порядок на фронте – первое дело. Иначе – крах.

Дорога прошла в разговорах. Прибыли в штаб дивизии, который располагался в добротном белорусском доме. Принял сам начальник штаба. Он посмотрел бумаги Василия Кирилловича и, не выпуская папиросы изо рта, уточнил имя и отчество, заглядывая в справку. Потом сказал заботливо:

– Вижу, что не обедали. Сходите на кухню, а я за это время подберу вам необходимые бумаги.

Он распорядился, и Василий Кириллович с большой радостью поел горячей офицерской пищи. Когда он вновь предстал перед полковником Вербицким, тот осторожно спросил: