Во время этой поездки в 1947 году мы отправились дальше, чем обычно, в сам Алеппо. Это был мой единственный визит в этот город. Наша семья в полном составе, дети и взрослые, загрузилась в три лимузина «крайслер» и отправилась из Бейрута на север, проведать мою хрупкую и миниатюрную бабушку Симбел. Мы посетили древнюю цитадель Алеппо – впечатляющее средневековое строение на месте, которое было укрепленным в течение четырех тысячелетий. Помню, как мои дяди запаниковали, когда увидели на наших с братом рубашках эмблему нашей школы «Реали» с вышитыми на ней словами vehatznea lechet, что означает «поступайте смиренно». Так как надпись была на иврите и обозначала нас как евреев, взрослые боялись выпускать нас на улицу.

Реклама автомобиля «студебекер коммандер» 1947 г. (дизайн Реймонда Лоуи), который мои родители купили в Бейруте

В арабском мире напряженность особенно возросла в последние дни мандата Британии на управление Палестиной. В это самое время страны, входящие в недавно созданную Организацию Объединенных Наций, обсуждали вопрос об образовании Государства Израиль, который имел жизненно важное значение для всех жителей региона. В конце концов дяди срезали с наших рубашек эмблемы и сказали не говорить на иврите на публике. Мы перешли на английский, наш второй язык.

Палестина несколько лет находилась в состоянии гражданского мятежа, когда евреи – борцы за независимость вели партизанскую войну против британских властей. Наша семья была в Иерусалиме в июле 1946-го, когда «Иргун», вооруженная подпольная сионистская организация, которая считала насилие средством убеждения, взорвала бомбу в отеле King David, где британцы устроили свою штаб-квартиру. Мне тогда было восемь лет, и в тот самый момент мы с кузенами стояли у Яффских ворот и смотрели на запад. Мы увидели вспышку, а секунду спустя ужасный звук достиг наших ушей. Десятки людей – британцев, арабов, евреев – были убиты.

ООН согласилась создать независимое израильское государство 29 ноября 1947 года, разделив Палестину, и с этого момента конфликт с британцами расширился до конфликта между евреями и арабами. К весне велась борьба за Хайфу, когда еврейские вооруженные силы – Хагана, ядро израильских войск, – стремились получить контроль над стратегически важным городом, который находился в регионе, предназначенном для еврейского государства. Из нашего дома на склоне горы, выходящем на порт, мы слышали стрельбу. После того как шальная пуля влетела через окно в мою спальню, мы установили защитные стальные листы на веранде и на окнах. Говорят, что после битвы за Хайфу евреи-победители через громкоговорители, установленные на машинах, обращались к арабскому населению, призывая их оставаться в городе, – такой призыв точно не звучал в других городах во время Войны за независимость. На самом деле лишь немногие арабы остались. У моих родителей были друзья-арабы. Сегодня Хайфа представляет собой одно из наиболее успешных сообществ израильтян-евреев и арабов. Но десятки тысяч арабов, испытывая вполне понятный страх, в 1948 году покинули город, устремившись в арабские города на севере, в Ливане и за его пределами.

Мои воспоминания об этом исходе болезненны. Вместе с друзьями я наблюдал, как многие представители арабского населения собрались и уехали, а потом видел, как евреи из более бедных прилегающих районов зашли в арабские кварталы и начали грабить. Они заходили в дома, выдвигали все ящики и опустошали их. Люди часто уезжали очень быстро, оставляя серебряную посуду и другие вещи. Я видел, как кто-то уносил коллекцию марок. В этом юном возрасте я уже чувствовал, что все изменилось и жизнь становится сложнее.

Помню, как в День независимости, 14 мая 1948 года – мне тогда еще не исполнилось десять, – я пошел в центр Хайфы с друзьями. Родителей с нами не было. Мы присоединились к толпе перед зданием муниципалитета и слушали радиотрансляцию, когда Давид Бен-Гурион в Тель-Авиве провозгласил независимость Израиля. Арабские армии соседних стран вторглись на следующий день. Оглядываясь назад, я нахожу примечательным то, что в период постоянной вражды группка десятилетних мальчишек могла свободно гулять по улицам без надзора.

Школа «Реали» представляла собой элитное учреждение, основанное перед Первой мировой войной, и я посещал представительство этой школы на вершине горы Кармель, а не основной корпус рядом с кампусом Техниона. Моим родителям было непросто устроить меня в школу «Реали»; однажды они рассказали, что меня сначала не принимали, как они думали, из-за того, что мы были сефардами. Как рассказывал отец, он пошел к управляющему Англо-Палестинским банком, с которым вел дела, и попросил его вмешаться, чтобы меня приняли. Я был одним из двух учеников-сефардов, позже нас стало трое, а затем и четверо, когда в школу зачислили моих брата и сестру, Габриэля и Сильвию. Ребенком я никогда не испытывал какой-то изоляции, не говоря уже об откровенной дискриминации, из-за своего происхождения. Но мои родители явно обладали иным опытом и были очень чувствительны к проблеме.

Когда я был подростком лет тринадцати-четырнадцати, я вел себя в школе так, будто забыл, что попал сюда исключительно по чьей-то милости, и особо не придерживался правил и условностей. Я примкнул к ребятам, чья резвость и жизнерадостность граничила с дикостью, и часто создавал проблемы. Мой табель успеваемости пестрел записями наподобие этой: «Moshe lo sholet berucho» – «Моше не способен контролировать свое настроение». Маму постоянно вызывали в школу из-за моих проступков или, по крайней мере, сообщали ей о них. Один раз ученика исключили за какую-то шалость, и остальные посчитали это величайшей несправедливостью. Мы собрались всем классом перед зданием школы и, выстроившись в ряд, побили камнями все окна на фасаде. Всех родителей вызвали в школу, и в конце концов им пришлось оплатить ремонт.