Многие представители светского общества Петербурга решили, что молодая царица ханжа и скучная особа. Рассказывают, что, заметив однажды среди танцующих на балу во дворце даму с чересчур откровенным декольте, императрица направила к ней одну из своих фрейлин. В ответ на слова последней: «Мадам, Ее Императорское Величество поручила мне сообщить вам, что в Гессен-Дармштадте такие платья не носят» – дама заявила: «Неужели? – И, опустив платье на груди еще ниже, добавила: – Прошу уведомить Ее Императорское Величество, что в России носят именно такие платья».

Набожность недавно обращенной в православие царицы смущала представителей светского общества. Родившись в православии, они находили странной страсть государыни к собиранию редких икон, изучению истории церкви, поездкам по святым местам, беседам о настоятелях монастырей и святых отшельниках. А. А. Вырубова вспоминала: «Императрице не нравилась пустая атмосфера петербургского света, и она все надеялась привить вкус к труду… Она основала „Общество рукоделия“, члены которого, дамы и барышни, обязаны были сработать не менее трех вещей в год для бедных». Но большинство петербургских дам заявляли, что у них нет времени на такие пустяки.

Члены императорской фамилии были недовольны тем, что, по их мнению, молодая царица пытается отдалить их от дворца и государя. Хотя императорская фамилия была многочисленна и, подобно большинству русских семей, разбросана повсюду, члены ее были тесно сплочены. Дяди, тети и двоюродные братья царя привыкли к частым визитам и приглашениям к обеду. Стремясь как можно чаще остаться наедине с молодым супругом, императрица не слишком охотно рассылала такие приглашения. Родственники государя вознегодовали. Великие княгини и княжны, которые сами были царскими сестрами или дочерьми, возмутились тем, что какая-то немецкая принцесса пытается лишить их привилегий.

Светская чернь радовалась, видя трения между вдовствующей императрицей и молодой государыней, не скрывала симпатий к Марии Федоровне и вспоминала веселые времена. Однако императрица-мать обычно жила за границей – в Копенгагене, у сестры Александры, ставшей королевой Англии, или же во Франции, на Ривьере, в собственной вилле.

Из-за робости, с детства отличавшей молодую государыню, ей все равно не удалось бы справиться с ролью, какую ей следовало играть. Помимо особенностей натуры Александры Федоровны, существовали и другие обстоятельства, осложнявшие ее положение. Между помолвкой принцессы Дагмары с будущим русским царем Александром и его коронованием протекло семнадцать лет. У Аликс это произошло спустя всего лишь месяц.

«Молодая императрица, – писал впоследствии Сандро, – с трудом говорила по-русски. Еще далекая от сложных взаимоотношений придворной жизни, императрица делала ошибки, незначительные сами по себе, но равносильные страшным преступлениям в глазах петербургского высшего света. Это запугало ее и создавало известную натянутость в ее обращении с окружающими».

Александре Федоровне трудно было найти себе подруг: дамы не могли запросто навестить ее или пригласить к себе на чашку чая, ведь она была императрицей. Сестра царицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, которая могла бы перекинуть своего рода мостик между государыней и высшим светом, переехала в Москву. Планы Александры Федоровны устраивать званые обеды нарушались частыми беременностями и длительными пред– и послеродовыми периодами. Роды у нее были трудными, поэтому задолго до них императрица отменяла все приглашения и соблюдала постельный режим. Детей она воспитывала сама и не любила удаляться от детской.

Отношения между двором и обществом приняли натянутый характер. Александра Федоровна объясняла себе это тем, что общество – вовсе не русский народ. Ни развратные аристократы, ни бастующие рабочие, ни революционные студенты или заносчивые министры, по ее мнению, не имели ничего общего с истинно русскими людьми: теми, кого она встречала летом в Ильинском, скромными простыми людьми, а их миллионы – тех, кто на коленях молился за царя. Вот кто поистине олицетворял Россию. Для них она была не просто императрица, а царица-матушка.

Представление императрицы о провинциальной жизни, хотя и значительно упрощенное, было в общем недалеко от истины. Еще в начале столетия отличительной особенностью русского сельского пейзажа были разбросанные там и сям помещичьи усадьбы, окруженные деревнями, где жили крестьяне, отцы которых были крепостными. Здесь сохранялся прежний уклад жизни. Общество любого провинциального города было похоже одно на другое: верхний его слой, сливки общества, составляли местная знать и дворянство, следующую ступень занимали бюрократы и интеллигенция – судьи, присяжные поверенные, врачи и учителя; после них шли священники, чиновники, лавочники, ремесленники, мастеровые, прислуга. Подчас монотонную жизнь таких городков нарушали какие-то волнения, появлялся душок либерализма, однако преобладали консервативные взгляды и настроения. По иронии судьбы именно таков был Симбирск, город на Средней Волге, где прошло детство двух человек, которым суждено будет сыграть важную роль в свержении Николая II и Александры Федоровны. Одним из них был Александр Федорович Керенский. Другим – Владимир Ильич Ульянов, он же Ленин, который был на одиннадцать лет старше Керенского.

В 80–90-х годах прошлого столетия Симбирск представлял собой заброшенный приволжский городок. Железной дороги не было, и, хотя в период летней навигации у городской пристани останавливались колесные пароходы, основной дорогой, связывавшей город с остальной страной, был санный путь по льду реки. «На самом верху холма разместились кафедральный собор, губернаторский дворец, гимназия, женский монастырь и публичная библиотека, – вспоминал А. Ф. Керенский. – По его склону до самого берега шли великолепные яблоневые и вишневые сады. Весной деревья покрывались благоухающими белыми цветами, по ночам сады оглушались соловьиными трелями. Туда же, к берегу Волги, спускался уступами парк с тремя аллеями, а через реку открывалась величественная панорама бескрайних луговых просторов. Каждый год, когда начинал таять снег, река выходила из берегов и затопляла левобережные низины, разливаясь словно бескрайнее море. А в разгар лета над лугами неслись песни крестьян, косивших траву и складывавших ее в высокие стога, а также веселый шум пикников горожан».