— Яснее ясного, — сказал Петька. — Эй, пацаны! У кого стрельну закурить? — и, не таясь, пустил огромное облако дыма.

Прошло еще несколько дней.

Видел Федор Тихонович нетерпеливые взгляды мальчишек. Понимал: ждут они. Когда же он назовет счастливчика?

И хотя уверены ребята, что выберет он Сеньку, но все же каждый втайне надеется. А вдруг?..

А не объявлял Федор Тихонович имя «помощничка» потому, что разобрали его сомнения. Да, нехорошо все получилось. Сказанул вот так, сгоряча, — очень уж хотелось Сеньку с собой увезти, — а потом крепко задумался.

Проще, конечно, там, на месте, взять «помощничка». И с главбухом из-за Сеньки неприятностей не оберешься. Зачем, мол, тащишь отсюда неквалифицированную рабсилу?! Деньги на транспорт зря тратишь?!

Да и самому Сеньке понравится ли там? Стоит ли срывать парнишку из дому? Ведь устал он после учебного года. Отдохнуть должен. А раскопки — разве отдых? Не для себя ли, из своих эгоистических интересов стараешься ты, Федор Тихонович? Признайся-ка?!

Сам Сенька делал вид, что еще неизвестно, кого выберет Федор Тихонович. Но когда Сенька купил великолепный перочинный нож с тремя лезвиями, с отверткой, шилом и еще шестью разными очень полезными предметами, мальчишки понятливо переглянулись…

И книги теперь Сенька стал читать сплошь археологические. Вынесет в сквер толстый том, листает, ребятам рисунки показывает и объясняет:

— Это вот — гробница царя Тутанхамона. В ней нашли одного золота десятки килограммов.

— А это — новгородские берестяные грамоты. На бересте в то время писали.

— А это — плот «Кон-Тики», на котором Тур Хейердал переплыл океан. Видите, без мотора…

Мальчишки слушают. Не очень-то радостно у них на душе.

— Тутанхамон? — ехидно переспрашивает Петька. — Кон-Тики? Все понятно…

И впрямь, все понятно. Обидно только Петьке, что и он, как молокосос, как первоклассник какой-нибудь, тоже попался на эту удочку. Поверил почему-то, что и его могут взять в экспедицию. Почему его? Непонятно. Сам и виноват…

Сам-то сам, а все же обидно. И от этой обиды хочется Петьке выкинуть что-нибудь хлесткое, необычное, что-нибудь такое, чтобы сразу всем носы утереть.

И как раз подворачивается случай; у малышей несчастье — змей хвостом зацепился за водосточную трубу, повис там, на высоте третьего этажа.

«Эх, была не была!»

Петька Горилла лезет по водосточной трубе. Сбегаются люди со всего двора. Малыши испуганно и восторженно пищат.

— Не смей! Слазь! — кричит дворничиха.

Он видит: внизу, в сквере, за шахматной доской — Федор Тихонович. Вот и пусть любуется!

Петька лезет долго. Чем выше, тем медленнее. Возле каждого вбитого в стену костыля — передышка. Все же добрался, отцепил змея. Теперь можно и вниз. Но Петька должен же покуражиться. Уцепившись левой рукой за трубу, он правой снимает кепочку и, размахивая ею, поет:

— «Эй, моряк, ты слишком долго плавал,

Я тебя успела позабыть…»

Поет с ужимками, кривляясь.

— Ой, упадет! — Раиса Георгиевна мечется по двору.

— Слазь, балбес! — ругается дворничиха.

Закончив концерт, Петька спускается. Его ругают, но он доволен. Утер нос археологу с его экспедицией. Подумаешь! Странно только, что Федор Тихонович все сидит, склонившись над доской, на Петьку и не смотрит. Ну и не надо!

Петька спустился, вытер испачканные руки о штаны, и тут Федор Тихонович все же заметил его:

— Паяц!

Сказал негромко, не вставая из-за доски, но Петька услышал. И хотя не знал, что такое паяц, понял: что-то плохое.

А тут на двор выскочила Петькина мать, тощая, костлявая, с серым изможденным лицом.

— Ирод! Рубаху-то как извозил?! И за что мне наказанье такое?

Женщины вокруг сочувственно кивали ей.

Петька криво усмехался. Потом, не отвечая, шагнул в подворотню, вразвалочку пошел по улице.

Началось лето. Ребята знали: экспедиция вот-вот отправится.

Однажды вечером Федор Тихонович играл с Сенькой в шахматы. Заморосил дождь, и они перебрались на «голубятню».

— Знаешь, Сеня, — сказал Федор Тихонович. — Хочу я с тобой потолковать…

В комнате никого больше не было. Тихо. Сенька радостно посмотрел в глаза Федору Тихоновичу. Наконец-то!

— Ты, Сеня, очень стоящий парень, — сказал Федор Тихонович, а сам лохматит, ерошит пальцем бровь. — И голова у тебя светлая. И дисциплина… Ну, а память… Как у кибернетической машины… — он усмехнулся.