– Это он! – услышал он хрипловатый голос миссис Нэгенбек. – Это наш чудесный Ирвинг Боммер!

– Он! Он! – подхватила цыганка. – Наш красавчик!

– Дайте пройти! – взревел Ирвинг. – Прочь с дороги!

Женщины неохотно расступились, освобождая для него проход. Он распахнул входную дверь как раз в тот момент, когда преследовавшие его машины с ревом выскочили из-за угла.

Женщины толпились в вестибюле, гостиной и столовой, женщины стояли на лестнице, ведущей к его комнате. Он протолкался мимо них, мимо их обожающих глаз и мучительных поглаживаний, сунул ключ в замок, открыл дверь и заперся изнутри.

– Думай, думай. – Он похлопал себя по голове покрасневшей рукой. Просто мытья окажется недостаточно, потому что флакон с лосьоном после бритья будет и дальше распространять свое жуткое содержимое. Вылить его в раковину? Тогда оно смешается с водой и разбавится еще больше. А вдруг на него начнут бросаться самки обитающих в канализации крыс? Нет, зелье надо уничтожить. Но как? Как?

В подвале есть печь. Лосьон сделан на спирту, а спирт горит. Сжечь зелье, а затем быстро вымыться, и не каким-то жалким мылом, а чем-нибудь по-настоящему эффективным – щелоком, а то и серной кислотой. Печь в подвале!

Ирвинг сунул флакон под мышку, как футбольный мяч. На улице ревели сотни автомобильных клаксонов, а тысячи женских голосов бормотали и распевали о своей любви к нему. Где-то далеко и очень слабо слышались сирены полицейских и их изумленные голоса – они пытались сдвинуть с места нечто, твердо решившее не отступать ни на шаг.

Едва открыв дверь, он осознал, что совершил ошибку. Женщины хлынули в комнату – противостоять комбинации из запаха смешавшегося с потом зелья и эманации из флакона оказалось абсолютно невозможно.

– Назад! – гаркнул он – Все назад! Я иду вниз!

Женщины расступились, но медленнее и неохотнее, чем прежде. Ирвинг стал проталкиваться к лестнице, дергаясь и извиваясь всякий раз, когда к нему протягивалась нежная рука.

– Освободите лестницу, черт бы вас побрал, освободите лестницу!

Кто-то уступал ему дорогу, кто-то нет, но все же теперь он мог пройти вниз. Крепко сжимая флакон, Ирвинг ступил на лестницу. Совсем юная девушка, почти девочка, с любовью протянула к нему руки. Боммер дернулся в сторону, и его правая нога, к несчастью, соскользнула со ступеньки. Ирвинг пошатнулся, его тело качнулось вперед, с трудом удерживая равновесие. Седая матрона принялась поглаживать его спину, и он выгнул спину дугой.

Слишком далеко. Он упал, а флакон выскользнул из его вспотевших ладоней.

Прокатившись по ступенькам, он больно порезался о разбитый флакон и сразу ощутил, как намокла его грудь.

Ирвинг поднял голову и успел издать лишь один-единственный вопль. Его затопила волна страстных, обожающих и полных экстаза женщин.

Вот почему вместо него на кладбище «Белая ива» похоронили рулон заляпанного кровью линолеума. А возвышающийся над его могилой огромный памятник возведен на деньги, с энтузиазмом собранные по подписке всего за час.

Почему писатели проходят такой период, как «творческий кризис»? Очевидно, что причин этому столько же, сколько и самих писателей, но в большинстве случаев это объясняется творческим истощением и необходимостью перезарядки. Через несколько лет после того, как я стал профессиональным писателем, у меня появился агент, убедивший меня писать коммерческую и совершенно беспроигрышную прозу. (Полностью я описываю эту историю где-то еще в своих послесловиях). Единственный период в моей жизни, когда я искренне пытался стать послушной рабочей лошадкой. Но вскоре понял, что это не мое, так что надолго меня не хватило. Некоторое время у меня был стабильный доход, но потом я полностью прекратил писать.

Да, именно что полностью. Я садился за пишущую машинку, но не мог написать даже делового письма, не говоря уж о том, Что Должен Был Написать. Моя психика сопротивлялась всему, что имело отношение к литературному творчеству. Такое состояние длилось около двух лет, и мне пришлось заняться другой работой, далекой от всякой литературной деятельности, чтобы платить ренту за жилье. (Да, насчет продолжительности спада – это особенно касается Лестера дель Рея. Лестер умудрился в этом, как и во всем прочем, превзойти других писателей: по сравнению с его перерывом длиной в семь с половиной лет мои два года без писательства выглядят вяленько. Но, как я сказал Лестеру, в этом вяленьком состоянии вы тоже можете помереть с голодухи.)

Я почти перестал думать о себе как о писателе и работал официантом в заведении под названием «Meyers Goody Shoppe!» – когда однажды ночью, во время уборки, на меня вдруг нахлынуло название рассказа. «Все любят Ирвинга Боммера»? Я просто не мог дождаться той минуты, когда приду домой и начну писать, чтобы понять, что за история скрывается под этим заглавием. Я написал ее за семь часов и лишь потом рухнул в постель. И она положила конец моему литературному кризису – в этот раз, во всяком случае.