Мало-помалу новость облетела весь зал. В половине первого уже весь персонал кабаре «Розовый Фламинго» знал о скором уходе мсье Проспера, и это известие вызвало оживленные комментарии.

– Тем лучше, если Проспер уйдет, – заметил главный повар. – Он достаточно нечистоплотный тип.

– О!.. вы преувеличиваете, – запротестовал специалист по соусам. – Мне никогда не приходилось жаловаться на старого Проспера.

– Я знаю, что говорю… Когда я предложил ему делиться тайком от управляющего экономией от рыбы и птицы, он ответил мне: «Шеф, я такими делами не занимаюсь. И если вы будете себе это позволять, я открою глаза господину Пармелану». Вот какие разговоры!

– А все-таки… возразил посыльный, который оставил вестибюль, чтобы доесть остатки какого-то блюда на краю стола, загроможденного овощами и шелухой от горошка мсье Проспер, это был туз… Ведь вы не слышите мнений публики… Многие завсегдатаи нашего ресторана говорили мне: «Мсье Проспер не простой метрдотель, он тонкий знаток своего дела…» И это верно! Я держу пари на сто су, что найдутся многие, которые бросят наше заведение, когда узнают, что мсье Проспер ушел.

Главный повар пожал плечами и плюнул в кастрюльку с белыми грибами по-провансальски.

– Вот вам! – пробормотал он. – Это их научит, как жалеть об этом старичишке…

Рядом с кухней, где два мальчика мыли посуду в баке с водой черной и грязной, как в главном коллекторе канализации, также толковали об этой новости.

– Старого Проспера будут жалеть все курочки нашего заведения, – сказал мускулистый, как гладиатор, высокий парнишка, который, вытерев тарелки, тер их о свои панталоны, чтобы лучше выразить свое презрение к посетителям «Розового Фламинго».

– Это верно, – добавил его товарищ с тряпкой в руке, – этот тип был привидением для всех девочек в нашем районе… Ему ничего не стоило подыскать для них клиента.

– С такими комбинациями он, вероятно, здорово наживался…

– Альфред, прежний посыльный, которого ты не знал, как-то говорил мне, что старый Проспер получал по луидору за всякий марьяж.

– Мне, пожалуй, подошло бы такое занятие… Только я не питаю иллюзий, я не мог бы быть метрдотелем. Мне всюду это говорят.

– Почему?

– У меня скверно пахнет изо рта, это портит аппетит клиентам.

Правда и неправда были в разговорах, которые вел в этот вечер персонал «Розового Фламинго». Проспер был действительно королем метрдотелей. Его слава перешагнула далеко за пределы площади Пигаль, и кто только в Париже мнил себя гастрономом – знал Проспера из «Розового Фламинго». Этот доктор кулинарных наук любил свое дело по-дилетантски. Это значит, что он не пользовался им сам, но ему доставляло удовольствие заставить оценить его своих клиентов, на которых он смотрел как на своих учеников. Ему доставляло также удовольствие составлять меню, подбирать соответствующие вина к рыбе, жаркому или дичи. Он работал таким образом для славы, потому что его личный режим запрещал ему все, кроме лапши и овощей, отваренных в воде; но он был доволен и его бескорыстие требовало только одной награды – блаженной улыбки удовлетворенного клиента, который, к концу трапезы, говорил:

– Проспер!.. я славно пообедал!

Он прятал тогда в карман чаевые, полученные им по заслугам, и, весь отдавшись своей страсти, шептал на ухо гастроному:

– В следующий раз, мсье, я вам приготовлю налимью печенку по-татарски и седло дикой козы, пропитанной кюрасо и хересом, вспрыснутым шприцем Праватца. Перед таким блюдом можно стать на колени. Вы увидите.

Посыльный был прав, утверждая, что отъезд Проспера будет потерей для кабаре. Но мальчик, мывший посуду, был неправ, когда обвинял Проспера в том, что он наживает деньги грязным сводничеством.

Мсье Проспер действительно был добрым гением маленьких одиноких женщин, но этот добрый гений не торговал своими услугами. Мсье Проспер был порядочный человек. Он брал на чай только от удовлетворенных обедающих. Он отверг бы деньги признательной куртизанки, потому что на этот предмет, который так же близок к любви, как профессия биржевого зайца к суду исправительной полиции, у мсье Проспера были свои совершенно определенные взгляды. Он понимал жизнь. В течение тридцати лет ему приходилось присутствовать при достаточном количестве скрытых драм, трагедий, разыгранных под сурдинку волнующимися актерами, чтобы не проникнуться большим либерализмом в этом вопросе. Но тоскливо сидящая на скамейке девушка, содержанка, брошенная своим другом, будила в нем слишком много сожаления, чтобы ему пришло в голову воспользоваться ее отчаянием. Благородный и скромный, он выслушивал признания несчастной, утешал ее, давал ей советы и подавал ей надежду. Потом, как только представлялся случай, он сближал ее с кем-нибудь ужинающим в одиночестве, обращал на нее внимание сентиментального кутилы и полагал, что хорошо поступил, когда лицо красавицы, счастливое и проясненное, освещалось улыбкой ее накрашенных губ и подведенных глаз.

– Мсье Проспер? – говорили про него хорошенькие постоянные посетительницы ресторана, – он может примирить тебя с мужчинами.

И это не было лестью со стороны этих продавщиц любви. Среди них не было ни одной, которая не была бы ему обязана чем-нибудь. Поклонницы искусственного рая получали благодаря ему адреса продавцов кокаина или опиума; извращенные доверяли ему свои желания, которые он старался, сохраняя скромность, удовлетворить, устраивая нужные знакомства. Великий камергер передней греха, он постоянно вращался между ядами и истерическими припадками, никогда не марая себя, не изменяя никогда искренней сердечности выдавшего виды человека, глядящего на кутил и ночных пташек, как на детей, которым нужен руководитель и советник.

Однажды вечером Ивета де Мерланж, ужинавшая часто возле джаз-банда, поджидая своего друга, спросила его:

– Правда ли, мсье Проспер, что вы скромны?.. Моя подруга Коллет, сказала мне однажды, что вы никогда не развлекаетесь…

Мсье Проспер улыбнулся, поправляя на скатерти прибор и ответил:

– Да, мадам… Я похож на кондитера, который никогда не ест своих пирожных.

– О! мсье, Проспер, – жеманясь пролепетала мадам де Мерланж, неужели мы вам так противны?

– Вовсе нет, я просто благоразумен, мадам… Если бы я сделал первый шаг, вся наша лавочка туда бы пошла…