Звонок на решетке ограды прозвучал совсем старомодно.

Ставни первого этажа были закрыты. На третьем – студия господина де Крошана подставляла под дождь свой широкий оконный проем.

Дверь открыли. Скорее, даже приоткрыли. Это был Крепен, камердинер.

Шестидесятилетний старик с изрытым оспинами лицом, походившим на поле боя, увиденное с самолета. Мсье де Крошан, любитель пошутить, утверждал, что Крепен – творение бога-пуантилиста [11] , и неизменно относился к нему с уважением, не столько из-за такого артистического происхождения, сколько в силу наличия достаточного количества добродетелей.

И напротив, он совершенно не выносил мадам Крепен, Эрманс, чье бледное лицо возникло позади физиономии ее супруга. Этой вечно нужно было сунуть всюду свой нос! Ничто в доме не происходило без ее участия! Но видели бы вы ее лицо!.. И каким только учеником Создателя оно вылеплено? Ни формы, ни цвета: неловкая, словно покрытая штукатуркой заготовка, безликость, глядя на которую ты готов поверить, что вдруг стал близоруким или дальнозорким и теперь видишь все словно в тумане.

В нескольких словах Розина рассказала о своем горе – все еще стоя на ступенях, под дождем, ибо пара слуг загораживала проход.

У Крепена от изумления отпала челюсть. Но Эрманс пробормотала не слишком разборчиво:

– Мьсе ище не показвался, маам Стефен. Горе-то, какое горе, это уш да! Но дел в том, што у него сьянс, прям сёння утром! Необычный сьянс, маам Стефен! Видите, жальзи гостиной закрыты? Видать, уже началося. Там у нас три медьюма.

В этот день оккультизм, над которым Розина обычно смеялась, вдруг показался ей страшным и действительно таинственным. Впрочем, еще больше ее переполняло возмущение.

– Но как-никак это же его сын! – воскликнула она.

– Тише! Тише! – прошипела Эрманс. – Не над’ так шметь – так мошна и все сорвать!

– Его сын! – повторила молодая женщина, сбавляя тон.

Эрманс подняла к небу бесцветные зрачки:

– Вы и сами знатьте, маам Стефен: у мьсе нет сына, котор’ был бы ему дорог! Есть тока спирьтисм!

Увы! Розина действительно прекрасно знала, что для Орлака-отца столоверчение представляет больший интерес, чем Стефен! Но она не могла подавить чувство ненависти к этой отвратительной женщине, которая всегда науськивала отца против сына и не делала ни малейшей попытки убедить старика проявить щедрость, помочь сыну деньгами или составить завещание.

Домработница уже встала перед Крепеном. Были видны ее руки, больше похожие на мужские ноги; и теперь она беспрестанно водила этими ручищами себе по ляжкам, словно боялась не обнаружить их на прежнем месте.

Крепен робко произнес, бросив на мегеру совещательный взгляд:

– Ты же знаешь, мсье де Крошан еще не спускался… Мадам Стефен могла бы подняться к нему…

– Скор’ встанет! Проста запаздывает! – возликовала Эрманс. – Желайте падняцца наверх, маам Стефен?.. Заодно скажете ему, штоб поспешил!.. Што ищё там делать, наверху-то?

Розина вознамерилась войти. Но Эрманс уже заметила грязь на ее ботинках и, преградив дородным телом вход, сказала:

– Пройдите по колидору! Так мьсе вас не услышит!

«Колидор» – это длинный и темный проход из соседнего дома. Этот дом тоже принадлежал Орлаку-отцу, и, чтобы у шевалье де Крошана был отдельный вход, он распорядился проделать там дверь. Оттуда лестница вела уже напрямую к третьему этажу особняка.

– Хорошо! – ответила Розина.

Если ее что-то и задело, вывело из себя, так это не подобное обращение, а безразличие слуг к Стефену. Как можно оставаться равнодушным сегодня, когда этот чудесный человек находится между жизнью и смертью?

И она немного смутилась при мысли о том, что сейчас окажется перед господином де Крошаном, этим вечным шутником, который, вероятно, еще ничего не знает и будет улыбаться доброй улыбкой лысого весельчака Наполеона III.

Он такой милый, мсье де Крошан! И не позволяет себе вольностей. Ни малейших.

А вот и он сам, стоит как вкопанный.

Как!.. Ни песен? Ни улыбок?.. А! В руке у него была газета, и в ней – крупный заголовок: «Монжеронская катастрофа».

– Так вы уже знаете? Такое несчастье, правда?..