Закрыв книгу, Абалкин устало опустился на диван. Какой длинный сегодня день! Сейчас он плюхнется в ванну-джакузи – вода успокоит его, снимет стресс. Еще лучше его успокоили бы нежные объятия любимой жены, но что поделать – нет у него сейчас жены… Грубо, но в точку – его жену на том свете черти с фонарями ищут. Как бы эти черти не начали и его искать…

Сейчас он приготовит джин-тоник и ляжет в джакузи. И вода приласкает его лучше женских рук.

Вскоре включенная на полную мощность струя с грохотом запенилась, и комната наполнилась паром. Абалкин прошел на кухню, насыпал псу целую миску еды, себе сделал бокал коктейля и бросил в него кусочек льда. Отлично!.. Холостяцкая жизнь несет в себе некоторые преимущества – например, одиночество. А поговорить можно и с собакой. Даже лучше с собакой – не сможет ответить гадостью.

Захватив махровую простыню, Абалкин отключил телефон (чтобы не дергаться попусту), вошел в ванную и с удовольствием погрузился в голубоватую колеблющуюся воду. Блаженство! Он вынырнул, устроился поудобнее, пригубил бокал. Мокрая рука его потянулась к тумблеру. Какой бы сегодня режим выбрать… Ладно, какая разница!

Голубой тумблер мягко поддался усилию пальцев. Мотор тихонько зажужжал, струи воды побежали вдоль ног, вскипая пузырьками воздуха. Но блаженно расслабившееся тело вдруг внезапно выгнулось дугой и стало корчиться судорогами. Мокрые руки лихорадочно цеплялись за край ванны, ноги молотили воду, голова дёргалась, и выпученные глаза светились безумной болью.

Через несколько секунд тело обмякло, распрямилось, опустилось на дно. Руки разжались. Голова ушла под воду. Остановившиеся серые глаза смотрели сквозь прозрачную толщу воды и ничего не видели. Волосы шевелились на голове, колеблемые затихающими струями воды.

Почти сразу же истерически замигал и погас свет. Стало темно… Темно и тихо.

Через некоторое время темная фигура, звякнув ключами, осторожно скользнула в дверной проем. Фонарик выхватывал небольшой пятачок пола, тени испуганно шарахались от светлого луча. Мягко скрипнув, отъехала в сторону книжная полка, открывая дверцу вмурованного в стену сейфа. Тусклые отсветы металла озарили руки в перчатках.

Тихо поскуливая, из кухни вышла собака и, приветливо махнув хвостом, легла на ковре.

Зашелестели страницы книги. Закладка упала на пол, спланировав, как самолётик. Мягкие пальцы в перчатках плавно прокрутили диск. 45320622АЛ. Сорок пятая страница. «Я ехал к вам, живые сны за мной вились толпой игривой, и месяц с правой стороны сопровождал мой бег ретивый». Неслышно щёлкнув, дверца сейфа распахнулась. Те же проворные руки раскрыли бумажный пакет и стали перекладывать содержимое сейфа. Луч фонарика дрожал и метался по стенам.

Дверца захлопнулась. Жужжа, книжная полка встала на место. Фонарик, щёлкнув, погас.

Темная фигура выскользнула в дверь. Собака зевнула, поднялась и, вздыхая, вернулась на кухню. Паркет чуть слышно скрипнул под ее лапами и затих.

Снова стало темно и тихо.

Целый день я ходил по редакциям, предлагая свои новые рассказы о жизни моряков с рыболовецкого траулера «Находка». Но предложение не рождало спрос. Значительно актуальнее оказалась повесть о трудной жизни наркоманов, принесенная каким-то прыщавым юнцом с сальными волосами. Утомленный борьбой с существованием, без рук, без ног я добрался до кровати.

Зазвонил телефон. Это был Коля Ломакин. Голос у него звучал как-то испуганно и неправдоподобно громко.

– Ты уже знаешь? – спросил он.

– Скорее всего, нет, – спокойно ответил я, но по голосу Ломакина стало ясно – что-то случилось.

– Сашка умер.

– Что за ерунда? – отмахнулся я от сказанного, как от назойливой мухи. – Какой Сашка? Абалкин? Я только вчера вечером с ним говорил, он был в полном здравии.

– Да, а потом умер. Прямо в ванной…

Мы несколько секунд молчали.

– Сердечный приступ? – спросил я и тут же осекся. Какой сердечный приступ? Сашка – спортсмен, пудовые гири кидал как яблоки – и сердечный приступ. Ерунда!

– Поражение электрическим током.

– Что?!

– Лежал в джакузи, мотор закоротило на корпус. Несчастный случай, похоже… Но менты зашевелились, наверное, думают, заказное убийство, окопались у Сашки дома. И добиться от них чего-либо совершенно невозможно, молчат в интересах следствия.

– Думаешь, действительно случайность?

– Ничего я не думаю, – сердито ответил Ломакин. – Опасно много думать.

– И что теперь? – Сказать, что я был ошарашен, это значит ничего не сказать.

– Теперь похороны. И конечно же вызовы в милицию. Думаю, тебя тоже потревожат, будь готов.

– Всегда готов, – машинально пошутил я. В голове вертелась единственная назойливая мыслишка, и я ее высказал вслух: – Колька, если это… Ну, ты понимаешь… То кто это может быть?

– Не знаю. – Голос Ломакина звучал глухо. – Может, по своим делам его убрали…