Ворона подцепила клювом паука, плетущего свою сеть в самурайских одеждах. Да, как он и сказал Воину, они были давними знакомыми. Джованна Массимо была когда-то возлюбленной Игрока – давным-давно, еще молодой и прекрасной. Но голод, пробуждавшийся в ведьмах, стоило им заманить в свой пряничный домик первого ребенка, пожрал ее красоту и молодость. Этот голод было не утолить, сколько бы они ни убивали. Однако эти убийства обучали множеству опасных заклинаний. Никто лучше деткоежек не разбирался в растениях, вызывающих безумие или пробуждающих темные желания, и время от времени Игрок расплачивался с Джованной за ее услуги соблазнительными специями для пряников на ее увешанном пестрыми сладостями доме. Или чьим-то первенцем.

– И ты призвал меня из-за этой капли магии фей? – Голос, вырвавшийся из кривого клюва, когда-то сводил с ума. Теперь это был голос старухи. Она дорого заплатила за возможность подслушивать самые жуткие тайны мира. Расценивай это как предупреждение, Игрок. Чушь. Джованна смертна. Он – нет.

– Так ты нашла магию фей? Где?

Она боялась его, но не слишком. Ведьмы, пекущие имбирные пряники, боятся прежде всего себя.

– В этой крепости, в окружающем ее лесу, у подножия этой горы. Дальше ее след теряется.

В этой крепости? Не может быть. Неужели Воин что-то от него скрывает?

– Это след лисицы. Тебе это о чем-то говорит?

Эх, восемь веков изгнания притупили его ум. Следовало догадаться, когда Уилл Бесшабашный появился на арене Воина. Где один брат, там вскоре неминуемо объявится и другой – а с ним и Лиска. Могла ли Темная Фея найти более подходящую душеприказчицу? Едва ли.

– Она была здесь, в крепости? Ты, должно быть, ошибаешься.

Ворона расправила крылья. Они превратились в костлявые руки. У приближающейся к нему старухи на дряблой коже еще висели несколько черных перьев. Она остановилась так близко, что он ощутил на языке вкус корицы.

Увядшая красота. Утраченная молодость. Как отвратительно может выглядеть неизбежность смерти.

– Где в крепости?

– Повсюду. До самого сада внизу.

Сад. Нет, когда он беседовал с Воином, ее там не было. В таком случае она находилась бы в смертельно опасной близости от него. Нет. Никаких поспешных выводов, Игрок. Или скоро ты убедишь себя, что Темная Фея по-прежнему замышляет тебя погубить!

Снаружи доносился звон мечей. И проклятия Воина.

Следовало поспешить. Воин ненадолго займет младшенького Розамунды. Но сперва это докучливое заклятие фей. Чесотка допекла его. Ему хотелось наконец посвятить себя более важным делам.

Лиска… Что привело ее сюда?

Или лучше спросить: кто?

Постоялый двор наполнился серебристой дрожью, и Шестнадцатая вся обратилась в страх. В страх, и ненависть, и беспомощную любовь к тому, кто ее сотворил.

С Игроком из ниоткуда соткалась ворона с глазами старухи. Она взмахнула крыльями, и тень ее начала расти. Из темноты пробились растения, побеги, обвивая циновки, ползли по полу, пока Игрок в поисках оглядывался по сторонам. После того как призрак исчез с лисицей, носильщики паланкина, видимо, полагали, что они в безопасности. Когда побеги принялись опутывать их тела, носильщики попытались сбежать, но, как ни сопротивлялись, темные листья и цветы скоро придушили их. Смерть, которую на этот раз наслал творец Шестнадцатой, была не из серебра. Теперь он, видимо, вновь отдавал предпочтение более древнему колдовству. Неужели ее и ей подобных он расплавит или разобьет, раз в этом мире они так быстро сделались бесполезными? Неужели они, его искусственно созданные дети, ему надоели? Игрок заставил их думать, что любовь всегда связана со страхом, и только с Уиллом она поняла: это ложь.

Игрок прошел за вороной к пустой циновке, на которой прежде лежала Лиска. Хитира был прав: Игрок искал ее.

Куда подевалась решимость Шестнадцатой требовать компенсации за брата? Куда подевалась ее сила, ее бесстрашие? Шестнадцатая безуспешно искала их в своем сердце. Находила она лишь воспоминание о том мгновении, когда Игрок вытянул ее из зеркального стекла и, взяв за подбородок, с улыбкой окрестил: Шестнадцатая. Вещь, сотворенная им и оказавшаяся бесполезной, она еще и выступила против него. Разумеется, он ее убьет. Как и всех остальных, кого он отдавал стекловарам или разбивал, словно бракованные бокалы для вина, потому что они, по его оценкам, были недостаточно совершенными.

– Интересно, каким образом Темная сделала ее своей спасительницей? Фея ведь давно должна была умереть. – Игрок стоял у пустой циновки Лиски. Он любил разговаривать сам с собой. Шестнадцатая часто подслушивала эти разговоры. Голос его мог быть серебряным или бархатным, но за серебром и бархатом всегда таилось стекло. Или лезвие серебряного ножа.

– Я знала одну фею, та последнюю искру жизни спасла в листке ивы. – Голос у вороны был под стать ее глазам – темный, как лес, из которого не выбраться. Расправив крылья, она преобразилась. Рядом с пустой циновкой сидела на корточках голая старуха, такая иссохшая, будто, подобно Хитире, вернулась из небытия.

Старуха провела рукой по соломенной циновке:

– Она носит ребенка.

Игрок закрыл глаза, словно она принесла ему весть, которой он боялся.

– Срок пока небольшой. Это твой?

– Нет. – Игрок повернулся спиной к циновке. – Но все равно он принадлежит мне. И появится слишком рано. Чересчур. Должно быть, она очень близко подошла ко мне. Какое неудачное совпадение. Или все не так просто?

Игрок потер шею. По коже шрамом тянулся след от древесной коры. Заклятье фей еще действовало и на него. С чего бы? Шестнадцатая всегда считала причиной своего уродства то, что она слишком приблизилась к Фее.