По логике и здравому смыслу я должен был поступить в Морской корпус. Но, по заведенному обычаю, великие князья не могли воспитываться вместе с детьми простых смертных. Вот почему я стал учиться дома, под наблюдением наставника-специалиста, вероятно самого мрачного, которого только могли разыскать во всей России. Его пригласили, чтобы подготовить меня к экзаменам, которые я должен был держать у целой комиссии профессоров. Мой наставник имел очень низкое мнение о моих умственных способностях и каждый день, в течение четырех лет, предсказывал мне верный провал.

– Вы никогда не выдержите экзаменов, – стало излюбленным припевом моего флотского наставника.

И как бы добросовестно я ни готовил мои уроки, он только качал головой, и его усталые, измученные глаза отражали тоску. Иногда я сидел ночи напролет, стараясь вызубрить каждое слово моих учебников. А он все-таки не сдавался:

– Вы только повторяете слово в слово то, что другие нашли ценою долгих исканий, но вы не понимаете, что это значит. Вы никогда не выдержите экзаменов.

Четырехлетняя программа, выработанная им, заключала в себе астрономию, теорию девиации, океанографию, теоретическую и практическую артиллерию, теорию кораблестроения, военную и морскую стратегию и тактику, военную и морскую администрацию и уставы, теорию кораблевождения, политическую экономию, теоретическую и практическую фортификацию, историю русского и главнейших из иностранных флотов… Мои преподаватели, все выдающиеся специалисты, не разделяли мнения моего неумолимого наставника.

Поощренный ими, я заинтересовался моими новыми предметами. Теоретические занятия дома сопровождались посещением военных судов и портовых сооружений. Каждое лето я проводил три месяца в плавании на крейсере, на котором плавали кадеты и гардемарины Морского корпуса. Мои родители все еще надеялись, что железная дисциплина, царившая на корабле, заставит меня в последний момент переменить мое решение.

Я ясно помню, как я покинул нашу летнюю резиденцию в Михайловском дворце, чтобы отправиться в первое плавание. Маленькая дворцовая церковь была переполнена нашими родными, лицами свиты и дворовыми служащими, и, когда священник по окончании молебна дал мне приложиться ко кресту, моя мать заплакала. Слова особой молитвы «о плавающих и путешествующих» преувеличили в ее глазах те опасности, которые ожидали ее сына.

«Ну, пойдемте», – нервно сказал мой отец, и все мы поехали в Петергофский порт, откуда яхта герцога Евгения Лейхтенбергского должна была доставить меня на борт «Варяга». Ощущая на лице трепетание лент моей матросской фуражки и любуясь своими широкими черными штанами, я кое-как попрощался с родителями. Мои мысли были далеко. Лица моих родителей и братьев казались неясными и отдаленными. Они исчезали из моей жизни прямо там, на пирсе Петергофа, чтобы никогда больше не занимать своего прежнего значительного места.

Я был весел, как узник в последний день тюремного заключения. И даже присутствие моего мрачного воспитателя, сопровождающего меня во время моего первого плавания, не могло помешать моему счастью.

К вечеру мы прибыли в Тверминэ – маленький портовый городок на побережье Финляндии, где эскадра Морского корпуса встала на якорь. Адмирал отдал приказ, и «Варяг» спустил паровой катер, управляемый кадетами моего возраста. Они с любопытством смотрели на меня, видимо раздумывая, принесет ли пребывание высочайшей особы на борту их корабля им лишние хлопоты и нарушение заведенного распорядка жизни.

Адмирал Брилкин обратился ко мне с несколькими словами приветствия, и затем меня отвели в мою каюту. Моим мечтам не суждено было целиком осуществиться: хотя с этого момента я и вступил в состав русского флота, меня все же отделили от остальных кадетов и не позволили спать вместе с ними на нижней палубе. Вместо того чтобы есть вместе с кадетами в их общей кают-компании, я должен был завтракать и обедать в обществе адмирала и его штаба. С точки зрения образовательной, это, конечно, было преимуществом для меня, так как, бывая постоянно в обществе старших офицеров, я мог многому полезному научиться, но тогда мне это очень не понравилось. Я боялся, что кадеты будут коситься на мое привилегированное положение и не захотят со мною дружить.

Первый обед прошел напряженно. Присутствующие предпочитали молчать и бросали друг на друга предостерегающие взгляды. Прошло несколько недель, прежде чем мне удалось убедить моих подозрительных менторов в моей полной дискретности с первого момента.

Я сознавал, что мне предстояла серьезная борьба. После обеда, вернувшись в мою каюту, я нашел на койке большую, жирную кошку.

Она довольно мурлыкала и ожидала, что ее приласкают. Безошибочный животный инстинкт подсказывал ей, что она встретит в моем лице друга, и это наполняло мое сердце бесконечной благодарностью.

Эту первую ночь на «Варяге» мы провели на койке вместе, свернувшись калачиками. В моей каюте пахло свежей смолой. Плеск волны, которая ударялась о корму, действовал на мои натянутые нервы успокаивающе. Я лежал на спине, прислушиваясь к перезвону склянок на окружавших нас судах. Время от времени я слышал сонный голос вахтенного, кричавшего в темноту: «Кто гребет?» Я думал о новой жизни, которая начинается завтра. Я вспоминал лица кадетов, которых увидел в катере, и строил различные планы о том, как бы их расположить в свою пользу. Широкие железные перекладины над моей головой напоминали мне о суровой дисциплине во флоте, но мое детство уже приучило меня повиноваться и не ожидать поблажек. Я встал с койки, открыл чемодан и вынул иконку святого благоверного великого князя Александра Невского – моего святого. Отныне он должен был охранять меня на моем новом пути.