В нашем дворе оно проходило у всех по-разному. У кого-то оно было счастливым. Те в садик не ходили. И такое как у меня. Я в садике помню себя с девяти месяцев. Яркий, послеобеденный сон, громадная белая комната, с большими белыми окнами, белые стены, белые железные кроватки. Солнечные зайчики, бегающие по стенам, и я, завернутый в одеяло. Все спали, а я не спал. Мне не нравился ни садик, ни послеобеденный сон.

Дети рождаются обычно как альтернатива продолжения рода, как будущая в жизни опора, как счастье. Для чего родили меня, осталось загадкой, которую я не могу разгадать до сегодня. Наверно меня родили, как и тысячи других для того, чтоб детские садики не были пустыми. Хотя с местами в детских садах, в то время, были проблемы.

Круглосуточные группы – это как крайняя форма отчаянного детства. Меня приводили в полседьмого утра в понедельник, забирали на ночь к концу дня в среду. Утром в четверг я был снова в садике и до конца дня субботы, когда забирали на один выходной домой. Были дети, которых забирали домой каждый вечер. Но я к ним не относился. Мне везло меньше всех. Моя мама подолгу и тяжело болела, я рос без отца, и по полгода, и больше жил в садике. Когда всех забирали домой, и садик погружался во тьму, оставались двое – я и сторожиха тётя Поля. Одинокая тусклая лампочка в зале. Я сидел часами на лавке, или стульях, редко разговаривая с тётей Полей, еще реже слушая сказки, которые она мне читала из книжек. И ещё реже, когда я ложился спать, то зарывался лицом в подушку и подолгу беззвучно ревел. Сейчас я взрослый и никогда не реву. А вот тогда изредка ревел, скрашивая своё безнадёжное одиночество. Одиночество, завёрнутое в завывание ветра за окнами, и стучащееся охапками мечущегося ветра. Шум зимы, тишина одиночества и безнадеги.

Круглосуточная группа в садике была одна. Та, в которую ходил я. И еще человек восемь или десять. К вечеру, когда весь садик затихал, мы сбивались за столиками и рисовали, или лепили зверюшек из пластилина. Но больше всего нравилось делать посуду из папье-маше. Изредка нам читали книжки. Чаще кто-нибудь из нас рассказывал по памяти сказки, или очень страшные истории. Я сказок знал мало, поэтому никогда и никому их не рассказывал. Вели мы себя чаще хорошо. Кто вел себя плохо, тому давали в руки тряпку, неподъемное ведро с водой и заставляли мыть коридор. Если мыл плохо, то заставляли перемывать. Коридор был огромный, тряпка тяжелая, а ведро неподъемное. Случалось, что все уже спали, а кто-то домывал коридор.

Часто, между нами, парнями возникали потасовки. Они шли постоянно и заканчивались синяками или разбитыми носами. А иногда и тем и другим вместе. Когда нас во время драки ловили или няни или воспитатели, то нас наказывали. Нас ставили на несколько часов в угол. В нашей группе я не помню ни одного угла, в котором бы я не стоял. В драках воспитывалась воля, и выявлялся лидер. Поэтому и наказания, и синяки приходилось терпеть молча. Иногда наказания носили изощренный характер. Вместо угла или шлепков по заднему месту, были экзекуции. Как в тот памятный вечер. Не могу вспомнить, чем мы разгневали нашу воспитательницу Татьяну Николаевну, но помню, что девочек, раньше времени уложили спать, а нас, кому было всего по четыре года; пять или шесть человек раздели до трусов, загнали босиком в туалет на холодный кафельный пол, открыли настежь форточки, на улице было под минус тридцать, и заставили стоять несколько часов с поднятыми вверх руками. Руки затекли, ноги онемели, из глаз текли слёзы. Кончилось всё неожиданно. Сергей, мой сосед по двору и основной конкурент по дракам, упал и потерял сознание. Кто-то закричал. На крик вбежала испуганная воспитательница. Нас всех загнали в постели, а Сергея долго приводили в чувства. Скорую помощь никто не вызывал. Родителям никто не пожаловался. И я не жаловался тоже. Мне жаловаться было некому. Но с тех пор экзекуции прекратились.

Татьяна Николаевна была нашей с Сергеем соседкой по двору. Иногда мне казалось, что она к нам всем относится хорошо. А иногда казалось, что очень даже плохо. У неё не всё хорошо было с личной жизнью, и это сильно отражалось на нас, её воспитанниках. Жила она в коммунальной квартире, в одной комнате со старой, вечно ворчащей матерью. Ей было под тридцать, или около этого. В свободное время она вела во дворце культуры кружок танцев. Сложена она была божественно. Хотя лицо не дотягивало до шикарной фигуры. Детей своих у неё не было. Да и замужем она не была. Изредка мы видели, каких-то мужиков, приходивших к ней в гости в садик в её смену. Тогда нас срочно, раньше времени укладывали спать. Ложилась ли спать она, и чем они там занимались, я не знал. Не знали и другие дети. Замуж она так и не вышла. И детей у неё так своих и не появилось. Мать у неё умерла, когда она сама уже вышла на пенсию. Выйдя на пенсию, она в детском садике больше не работала. Жила одиноко. Иногда выходила на улицу и подолгу сидела на лавочке. Несколько раз лечилась в психушке. Но всё это было позже. В садик я тогда уже не ходил, окончил школу, и уехал навсегда из дома.

Всё когда-нибудь кончается. Закончился и мой детский садик. Тем летом меня в садик не водили, а в сентябре я пошел в школу. Все лето я провел во дворе, на речке и в лесу. Несколько раз приходил в садик в гости и общался с менее счастливыми друзьями. Им пришлось ходить в садик до последнего дня, т. е. до конца августа. А в сентябре началась школа. В садике меня встречали тепло. Кормили котлетой с картофельным пюре, подливкой и стаканом компота. Так детский садик ушел из моей жизни, а вот любовь к картофельному пюре с котлетой остались на всю жизнь. И компоту, налитому в гранёный стеклянный стакан. Других стаканов тогда просто не было.

Учёба в школе началась для меня немного скучно. Меня вместе с соперником и другом по садику Сергеем записали в самый лучший 1-«А» класс. Серая школьная форма, брюки, подпоясанные ремнем, коричневый кожаный портфель, пенал, полный карандашей и перьевых ручек, пёрышки, резинка, чернильница-непроливашка, пахнущие типографской краской учебники и тетрадки в косую линейку. Всё это создавало приподнято воинственный настрой. Все мои дворовые друзья перешли во второй или более старшие классы. А я пошел только в первый. Все умели читать и писать. Я знал только буквы. С таким багажом я и пришел в первый класс. Первые три четыре дня прошли успешно, а потом что-то не заладилось, и я решил, что школа мне не нужна, и ходить в нее я не буду. Вместо уроков я бродил по городу и кинотеатрам. Так думал я, и оказалось, что думал неправильно. Мать вызвали в школу и объявили, что уже неделю я не посещаю занятий. Расправа была жесткой и короткой. Как говорили во дворе – был бит и обучен разуму. На следующий день я снова был в школе. Но оказалось, что из лучшего в школе класса, с лучшей в школе учительницей я был переведен в худший в школе класс, где за все четыре года не появилось даже постоянной учительницы. В старших классах повезло больше. Класс был очень дружный, и была отличная классная учительница.

Школа в те времена представляла довольно колоритное явление. Часто ставили двойки, оставляли на второй год, да и по окончании седьмого класса можно было идти в профтехучилище. Звались они просто – хобзайки. В школе учились и отличники, и двоечники. Но были и особо отличившиеся. После окончания седьмого класса их всей школой с «почетом» провожали в армию. В институт практически никто не поступал. Да его и не было в нашем городе. Лишь позже открыли филиал политеха. Был лишь металлургический техникум. Туда из нашей школы то же поступали редко. И я туда тоже не поступил. Все лето я проболел, к экзаменам не подготовился и завалил мою любимую геометрию. Поступил в ПТУ, но меня там хватило на два дня занятий. Второго сентября встретил на улице классную учительницу, и она сказала, чтоб дурака не валял, а шел в девятый класс. Дома меня понять не захотели. Были долгие разборки, но на своем я настоял. Так я пошел в девятый класс. Отношения к учебе в те времена были довольно прохладные. Не могу забыть эпизод с моим соседом. Он был старше меня лет на пять или шесть. Учился в школе плохо и с принуждением. И вот однажды он пришел домой без портфеля. Он был старшим из трёх братьев. Жили они в однокомнатной квартире. И очень бедно. Богато тогда никто не жил. Потеря портфеля была большой потерей и трагедией для семьи. Ругань, слезы. Ну все, как и полагается. Денег на новый портфель не была, и в школу он ходил без книг и с тетрадками под мышкой. Через несколько дней все разрешилось. Портфель принесла домой местная почтальонка. А произошло следующее. Была зима, и на улице холодно. Зимние дни короткие и темные. В школу он ходить перестал, а уходил в соседний двор, где находилась почта, там в углу, в тепле и спал. А днем приходил домой. Однажды уходя домой, портфель забыл на почте. Поэтому его и принесла через несколько дней почтальонка. Со школой сосед закончил очень неожиданно. Ему было семнадцать лет, а он все еще учился в седьмом классе. В тот год в нашу школу приехали на практику несколько девчонок, будущих выпускниц педагогического училища. Вели они начальные классы, а жить их поселили в общежитие в центре города. Возрастом они были, может быть, всего на два три дня старше моего соседа. С одной из этих практиканток у него завязался не просто роман, а целый романище. Однажды за его пассией утром перед школой, в общежитие зашла немолодая, старых нравов, завуч. От всего увиденного она долго не могла прийти в себя. По комнате в ночной рубашке расхаживала её подопечная юная практикантка, а в постели её мирно спал вечный двоечник и прогульщик мой сосед. В обед в школе собрали педсовет – моего соседа с позором изгнали из школы, а юной практикантке пришлось досрочно закончить практику и уйти с училища. Так в семнадцать лет, не закончив седьмой класс, он пошел работать. А в восемнадцать, вместо армии, попал в тюрягу за хулиганку. Я в школе учился хорошо, и даже иногда отлично. В пример меня никому не ставили, но иногда хвалили. Закончил десять классов я с примерными и отличными оценками. Ответ на экзамене по литературе был признан лучшим за десять лет. Чему я сильно был удивлен. Были рекомендации в университет на литфак. Но я туда не поехал. А поехал поступать в технический вуз в столицу, где провалил последний экзамен. Так в институт я не поступил. Два года работал санитаром, грузчиком, и ещё черт знает кем, пока через два года не поступил в медицинский государственный институт. Частных медицинских институтов тогда не было. Да их нет и сейчас.