Внизу толпа обратила на меня внимание, но не так, как мне бы хотелось. Кельты заулюлюкали, стали плясать, костры взвились к небу и послышалась барабанная дробь и вой волынки.

– Да ну нахер такое ваше полное погружение! – хрипло выдохнула я и ошалело посмотрела на мужиков, которые уже отошли и стояли рядом полукругом. Через минуту к ним подошло ещё несколько жителей, кто-то с факелом, кто-то с барабаном. Всё это с каждой минутой всё меньше напоминало что-то нормальное.

На пробу попыталась на ломанном английском попросить, чтобы меня отпустили в туалет и надеть что-нибудь – холодно же, почти ноябрь! Потом попыталась объяснить, что купила обычный билет, а это всё не оплачено и платить я не буду. В конце расплакалась, умоляя отпустить, а когда и это не помогло, гаркнула:

– «Внесите флюгегехаймен»! – но даже цитата с самым знаменитым стоп-словом меня не спасла. Кельты начали ритуальный танец.

От грохота барабанов и многоголосого переливчатого воя в голове поплыло. Или виной тому была медовуха, которую я доверчиво попробовала? Мало ли, что в неё добавили и в какой концентрации? Впрочем, через пару секунд меня это перестало волновать, потому что ко мне с двух сторон подошли девушки с серпами. Я замерла, боясь даже моргать, потому что хорошо знала, насколько острый это инструмент, а они, покачиваясь в такт барабанам, стали ловко срезать с меня сорочку и вытаскивать обрывки через верёвки.

В этот момент до меня наконец дошло, что это всё не шутки. Я реально попала к сектантам! Стала жертвой какого-то друидического ритуала! Быть может, случайно, но, скорей всего, эта тётка с Трафальгарской площади как раз и завлекала одиноких туристок, кого поинтересней и кого вряд ли будут искать. Может, в доле была или сама свихнутая.

В голове осталась лишь одна мысль: лишь бы они сейчас этими серпами мне по шее чик-чик не сделали! То, как легко срезалась ткань, приводило в ужас, и меня, кажется, стал бить озноб. Во всяком случае, трясло нехило. То ли от страха, то ли от холода, то ли земля вибрировала из-за грохота и топота.

А затем всё резко закончилось. Все сумасшедшие фанатики внезапно замерли, один за другим, и молча вперились взглядами в сторону моих ног. Настала прямо-таки благоговейная тишина, в которой оглушающе билось моё сердце.

Я проследила за взглядами кельтов и сначала не поняла, что такое. Мои пятки и часть голеней настолько плотно прижимались к коре дуба, что казалось, будто входят в него. А затем я вдруг поняла, что не казалось. Плавно, неотвратимо мои ноги погружались в древесину, будто я застряла в текстурах. По ощущениям ноги сковало какое-то покалывающе-тянущее чувство, как сонный паралич. Но головой-то я не спала! И ощущение реальности было настолько отчётливым, что я даже услышала запоздалого комара рядом и резко отёрлась о плечо, когда тварь села на щёку.

– Это всё по-настоящему, – с ужасом прошептала я, наблюдая, как икры погрузились до половины, а над стопами в самом узком месте уже сомкнулась дубовая кора, словно я входила спиной в поверхность густой жидкости.

И в этот момент я заорала. Заорала так, как не орала никогда в жизни. Я даже не думала, что умею так орать! Аж уши заложило! Дёрнулась изо всех сил, чуть не вывихнув плечо, а следом осознала, что не только ноги, но и локти уже увязли! И лопатки, и голые ягодицы!

Толпа передо мной возликовала. Даже не возликовала, а пришла в священное исступление! Экстаз! Животное языческое торжество! Они пели, визжали, прыгали и кричали, падая на колени. Кажется, они были удивлены не меньше меня, но их удивление было победным. Будто они всю жизнь ждали этого момента!

Впрочем, как и я. Только вот я надеялась, что этот момент настанет лет через шестьдесят-семьдесят тихонько в постели в окружении родных и близких и, желательно, во сне. А не так.

– Пожалуйста, я не хочу умирать! – рыдая в голос, провыла я, глядя в звёздное безразличное небо и понимая, что вижу его в последний раз. И закричала снова. Но уже не от ужаса, а от отчаяния.

Я не чувствовала пальцев. Они погрузились так же, как и ноги. Вместо рук я ощущала то же вязкое и напоминающее сонный паралич томное покалывание. Я не владела ни ими, ни другими частями тела. Моё туловище тоже уже вполовину вошло в дуб, и внезапно я поняла, что больше не могу кричать. Могу лишь медленно и неглубоко дышать – насколько позволяло ещё оставшееся на поверхности тело.

«Всё, конец, – как-то даже спокойно и совершенно ясно осознала я. – Сейчас меня растворит до конца». Ослабшие верёвки стали опадать, мои рёбра охватывала кора, беззащитная голая грудь всё ещё торчала на поверхности, и я, представив это со стороны истерически засмеялась. Мысленно. Смеяться я тоже больше не могла. Только медленно осторожно и неглубоко дышать и плакать.

Внезапно шум почти прекратился, сменившись на ровный низкий гул, и я поняла, что затылок тоже уже в дереве, и только что граница коры прошла уши. Ещё чуть-чуть, и будет всё. Я подняла глаза к небу снова, чтобы хотя бы до конца того, что мне отпущено, видеть его. Последнее, что я могла увидеть. В общем-то, роскошь – выбрать то, что увидишь последним перед смертью.

По небосклону сорвалась звезда. А я, как обычно не успела загадать желание.

Лицо погрузилось последним. Я в деталях ощутила, как заполняется открытый в безмолвном вопле рот, следом глаза резко затопила тьма, и в самом конце ветерок прошёлся прощальным поцелуем по кончику носа. Всё. Конец.

Как долго я находилась в этом ощущении небытия, я не знаю. Но в какой-то момент вдруг осознала, что нет – не закончилось ещё. Я всё ещё здесь! Я всё ещё мыслю! И я, пусть не ощущаю своего тела, но потенциально чувствую, что могла бы им пошевелить. В теории, как бывает во сне. А ещё гул. Сейчас он был отчётливей, имел оттенки. Я слышала приглушённые барабаны, крики, шорох и накатывающий прибоем ветер, шевелящий крону. Но громче всего я слышала ритмичный звук собственного сердца! Значит, я не умерла! Я жива! Я просто…