Страх придал ему сил. Он даже смог отбежать недалеко, пока Шогол-Ву поднимал стрелу, глядя на лес.

— Чего встал? Шевелись, живо! Я не хочу умирать!.. А если бы она попала?

— Она попала, — спокойно ответил ему сын детей тропы.

— Чего? Ты ранен, что ли?

— Ашша-Ри вернула мою стрелу. Под улыбкой Двуликого охотник не промахнётся мимо цели. Значит, она так хотела. Она отпускает нас и не пойдёт следом.

— Да? А я бы вот в это не верил. Убираемся, пока она не передумала!

И они двинулись дальше, оставляя лес позади. В прежней жизни Шогол-Ву редко бывал в людских землях, открытых небу. Хотелось спрятаться.

— Стрелу вернула... — бормотал спутник, тяжело налегая на него. — Лучше бы верёвку, она полезнее... Хорошая ведь была, из скарпа, да? Недешёвая...

Нашли дорогу, старую, едва приметную. Один её рукав тянулся к Приозерью, другой — к Степной лапе. Шогол-Ву остановился, поглядел на нептицу.

— Чего встал... — слабо прошептал человек. — Или привал?

— К степям нужно, — сказал запятнанный. — Отпустить зверя.

— К каким ещё степям?.. И так из-за тебя я всё дальше от Заставы! Ты, выродок, хоть понимаешь, как вести по тропам?

— Мы пойдём к степям.

— Ты клятву дал!

Шогол-Ву решительно свернул направо, и человек отпустил его руку. Стоял, бледный, пошатываясь.

— Пусть тебя Трёхрукий покарает! Я... это дело... Они другого найдут, если время терять! Я не получу награды, и ты не получишь. Отсюда и так дней пять пути, если ногами, а я по твоей вине не ходок!

— Зверь первый, — указал Шогол-Ву на нептицу. — Я вёл его, когда ты навязался. Ты второй.

— Ты точно без ума в голове. Зверь тебе заплатит? Он что, обещал больше золота, чем я?

— Ты сам без ума в голове. Хочешь идти через людские земли с таким, как я, и с приметным зверем. Веришь, далеко уйдём?

— О-ох...

Человек согнулся, упираясь ладонями в колени. Закашлялся. Поглядел измученно.

— Будь по-твоему. Но уясни, пятнистая рожа: если опоздаем, платы не будет. Никаких жёлтых раковин, даже меди не дам. Понял?

Шогол-Ву кивнул и подал ему руку.

Когда Двуликий спускался с холма, они набрели на придорожный храм с колодцем рядом.

В храме, как полагается, было три стены и крыша от дождя и снега. Трёхрукий, потемневший от времени, стоял внутри. Рука впереди, чтобы брать у тех, у кого в избытке, рука сзади, чтобы давать, и правая рука, чтобы опираться на посох, бродя по земле.

Лоза раздери-куста оплетала камни и ноги Трёхрукого. Такая колючая и густая, что протыкала сама себя длинными шипами, она источала дурманящий аромат, истекая соком.

Шогол-Ву поглядел в иссечённое ветрами суровое лицо, в глаза под каменными веками. Достал из мешка рыжий корень, положил в протянутую ладонь.

— Это всё, что у нас есть, — сказал он. — Пошли нам удачу на пути, Трёхрукий.

Вернулся к колодцу, открытому, но чистому. Здесь нашлось и ведро, тёмное, рассохшееся.

Шогол-Ву задержал ладонь на деревянном боку, прислушался. Огляделся.

— Чего тянешь? — прохрипел его спутник. Привалившись к каменному срубу, он допивал то, что осталось в меху.

Вместо ответа запятнанный протянул ему ведро.

— Сам набирай, — сказал человек, отталкивая посудину.

— Дерево сырое.

— И что? Тебе это мешает?

— Другие брали воду. Не останемся, пойдём дальше.

— Куда? — оскалился человек. — Я сдохну сейчас! Слышишь ты, и шага не пройду! Разводи костёр, выродок. Тот, кто здесь был, сейчас не вернётся.

Шогол-Ву молча наполнил мех. Напился сам, подозвал нептицу. Та сунулась в ведро, подняла морду, глотая воду.

— Я не пойду никуда, — упрямо повторил человек. — Хочешь, на горбу меня тащи.

Дождавшись, пока зверь отойдёт, сын детей тропы выплеснул остатки на землю, рядом с человеком, и тот вскочил, пошатываясь.

— Ну, рожа пятнистая!..

— У самого пятнистая, — спокойно ответил Шогол-Ву. — Значит, недостаёт и ума, и силы. Значит, должен слушать меня.

Человек глядел, набычившись, из-под упавших на лоб волос. Рот его искривился, кулаки сжались, но промолчал. Пошёл, дёрнув плечами, к дороге.

— Эта тварь сожрала подношение! — донёсся его возмущённый голос.