Что касается настроения общественности, то любопытно было наблюдать, как многие, признавая антиконституционный характер и вероятные негативные последствия Брестских соглашений и высказывая в кулуарах острую критику в их адрес, в то же время не решались заявить об этом открыто. В верховном Совете Российской Федерации лишь Травкин и Бабурин выступили против ратификации Беловежских соглашений и то с оговорками.

На неопределенной ноте закончился съезд Движения демократических реформ (ДДР), проходивший в эти дни, хотя мне было хорошо известно негативное отношение Яковлева к беловежскому сговору.

Попов, реагируя на обстановку, объявил о разногласиях с руководством Российской Федерации и о своей отставке с поста мэра Москвы. Но через некоторое время после встреч и бесед с Ельциным отказался от своего намерения и остался во главе московской администрации.

Во второй половине дня 12 декабря была сделана попытка собрать Верховный Совет Союза. Но это оказалось невозможным. Теперь и российским, и белорусским членам Верховного Совета было не рекомендовано участвовать в его работе. Так что о кворуме, а, значит, и принятии решений, имеющих законную силу, не могло быть и речи. Выступления с самого начала приобрели характер резкой и даже грубой непарламентской ругани, часто с неприемлемых экстремистских позиций. Горбачев вначале имел в виду прийти в Верховный Совет и выступить, но в сложившейся ситуации это утратило смысл, тем более, что заседание было сравнительно быстро прервано и перенесено на вторник.

Больше уже депутаты не собирались. А17 декабря предпринята одна из самых неприглядных акций — разгон Верховного Совета с унизительными процедурами в отношении депутатов и работников аппарата. Основание — акт о переходе имущества Верховного Совета в ведение Российской Федерации. Так через овладение зданием и имуществом при отсутствии законного решения о роспуске решилась судьба высшего органа государственной власти Союза. Чем это лучше действий матроса Железняка?

Можно себе представить состояние Горбачева в эти дни. Я видел, как он тяжело переживал распад Союзного государства, мучительно делая выбор между тем, чтобы "хлопнуть дверью", и реалистическим подходом, склоняясь к последнему.

Мне не раз приходилось в последующем выслушивать мнение, что, дескать, Горбачев в декабре вновь проявил нерешительность, склонность к соглашательству, не принял всех, якобы, имевшихся в его распоряжении средств, чтобы сорвать сговор лидеров некоторых республик и предотвратить распад Союза, ведь он оставался его Президентом, главнокомандующим и т. д.

Конечно, можно было даже в конституционных рамках начать открытую конфронтацию, попытаться мобилизовать общественные силы к резервы, выступающие за сохранение союзной государственности, обратиться к трудовым коллективам, общественным движениям и партиям с призывом провести митинги и манифестации. Рассмотреть ситуацию на Совете Обороны, активизировать деятельность Политического консультативного совета, обратиться к международной общественности и т. д.

Такие предложения делались Горбачеву, но для их реализации не было уже ни сил, ни времени. Основные рычаги власти с августа находились не в руках Президента, и пожалуй, главное — не было адекватной общественной поддержки. Президент мог рассчитывать, по существу, лишь на свой личный авторитет, который был, конечно, уже не таким, как два года или даже год назад. Оставался один путь — дав принципиальную оценку принятых решений, стремиться оказывать конструктивное влияние на начавшийся процесс с целью предотвращения его наиболее тяжелых последствий и сохранения всего полезного, что накоплено в отношениях между республиками.

В одном из телефонных разговоров, видимо, проверяя себя, рассуждая вслух, он говорил о том, что "необходимо как-то помогать выруливать на более приемлемые формы сотрудничества республик с учетом возникающих реальностей". Я согласился с этим: "Чтобы без оглядки действовать в этом духе, Вам надо бы еще раз отмежеваться от версии, что, дескать, Горбачев цепляется за власть. Конечно, повернуть кардинально дело не удастся, но использовать сохранившиеся возможности до конца надо". Пожелал ему душевного равновесия, хотя это и не просто, добавив, что готов помогать, чем могу.

На продолжительной и откровенной встрече с прессой 12 декабря Горбачев заявил, что "в случае создания аморфной структуры на месте Союзного государства он не видит в ней места для себя и уйдет в отставку по принципиальным соображениям". Вместе с тем обратился с письмом к участникам предстоящей встречи руководителей республик в Алма-Ате, в котором изложил свой взгляд на характер отношений между государствами содружества. Он предложил сохранить " гражданство содружества" наряду с гражданством входящих в него государств, подтвердить решимость участников Содружества соблюдать Договор об экономическом сообществе, безотлагательно определить структуры единого контроля и главнокомандования стратегическими силами, придать содружеству статус субъекта международного права, договориться о координации в области науки и культуры. Горбачев предложил назвать новое политическое образование Содружеством Европейских и Азиатских государств (СЕАГ), а после ратификации документа о содружестве провести заключительное заседание Верховного Совета СССР.

Вокруг алма-атинской встречи складывалась непростая ситуация. Кравчук вообще не хотел туда ехать, но, видимо, вовремя понял, что это было бы явным признаком его негативного и пренебрежительного отношения к соглашению о СНГ. Встреча переносилась, но в конечном счете состоялась, приняв декларацию и ряд документов. К сожалению, к предложениям Горбачева опять не прислушались.

Руководители одиннадцати республик приняли протокол к Соглашению о создании СНГ, подписанному в Беловежской пуще в декабре Республикой Беларусь, Российской Федерацией и Украиной. Это значит, что конституционная ошибка и бестактность, допущенные тремя руководителями, так и не были поправлены: Соглашение трех республик о ликвидации Союза и образовании СНГ так и осталось основополагающим, а документ 11 декабря — лишь протоколом к нему.