В зале было темновато. От стены до стены метров сорок, окна слева, задрапированы шторами так, что света почти нет. Столов с десяток, заняты только три. За ближним плотно сидело шестеро крепких бородатых мужчин, причем у половины бороды и волосы были рыжими. В середине зала четверо таких же обсели ссутулившуюся фигуру со светлыми волосами. Блондин сидел к нам спиной, и не было понятно, кто он. Хотя, судя по тому, как дернулся было Леня — ему оказалось вполне понятно. За дальним от нас столом, богато накрытым и уставленным разными блюдами и напитками, сидело еще пять человек. В центре — крепкий и в годах, вокруг — не менее крепкие, но помоложе. Отсюда у центрального были видны только черная рубашка с закатанными на мощных предплечьях рукавами и золотые часы на запястье.

Я шел, не снижая скорости, но и не увеличивая ее. Почему-то был уверен, что тут резкие движения совершенно точно нанесут непоправимый вред здоровью. И не только моему. Потому что как только вслед за нашей молчаливой группой вбежал один местный с дробовиком, из тех, что встречал на крыльце, сразу подхватились те шестеро за ближним столом. Окружили, начали что-то кричать по-своему. Я на них не смотрел. Мне нужно было к тому, в золотых часах — это понимание как-то само родилось. И я просто шел, а весь черно-рыжий хоровод с криками и прыжками двигался вместе со мной. Проходя мимо среднего стола, скосил чуть глаза и узнал героя дня, того, за кем мы и приехали. Молча кивнул на него Лене, и тот так же без разговоров отделился от нас и подсел за стол к другу, обняв его и начав что-то тихо говорить. Пропустили его тоже без проблем — ряд распался перед ним, и сошелся обратно за его спиной. Точнее, за их спинами — один из Лехиных бойцов шагнул следом и встал рядом, спиной к дверям, осматривая зал. Комитет по встрече продолжал кричать и перемещаться вокруг нас. Казалось, того и гляди в пляс сорвутся. Или, скорее, достанут ножи и распустят нас даже не на лоскуты — на лохмотья.

У дальнего стола я остановился. Двое ближних бородачей, сидевших за ним, поднялись и перегородили мне путь. Молча.

— Добрый день, уважаемый. Меня зовут Дмитрий. Мы с Леонидом Николаевичем приехали забрать его друга. — вроде, пока ничего лишнего ляпнуть не успел. А то я могу, мне ли не знать.

— Ваш друг плохо себя вел, говорил грубо, оскорблял Всевышнего — хмуро, но спокойно ответил крепкий пожилой в часах. В бороде была видна проседь, а на лице — шрамы. Я не специалист, но мне показалось, что от осколков. Не стекла. А фраза про Аллаха сразу вызвала в памяти сценку из анекдота про индейцев и внутренний голос. И мой внутренний реалист грустно проговорил: «Ну все. Вот теперь — точно он!».

— Уставший человек, выпил, не рассчитал, наверное. Живые обычно осознают ошибки, это только мертвым ничего не объяснить и извинений от них не дождаться. — я говорил тем самым равнодушно-скучным голосом, на который, как заметил, лучше всего реагируют собеседники. Прислушиваться начинают.

— Зачем нам его извинения? Если человек оскорбил хозяина дома — разве ему будут рады в нем? — в глазах главного мне почудилась тень заинтересованности. И нас не зарезали до сих пор. Значит, шанс пока оставался. Хоть и до обидного маленький, но был.

— Всевышний не судил волкам воевать с птицами, — неторопливо произнес я.

— С какими птицами, э? — брови и тон пожилого чеченца взлетели вверх. Он явно не любил терять нить беседы.

— С певчими, уважаемый. Вечером, после работы или битвы хорошо сесть возле дома на закате. И слушать птиц. На душе легче становится, — я продолжал говорить медленно, но весомо, очевидные вещи. Мне нужно было его внимание и интерес.

— Причем тут певчие птицы? — ага, а вот и интерес. Теперь надо не спеша, обстоятельно, размеренно.

— Птицы радуют слух, дарят веселье. Покой приходит, когда слушаешь птиц, треск костра и голос ручья, — продолжал я. Видимо, полеты с изнанки одной из Вселенных, куда меня в запале законопатил старый Откурай, не прошли зря — все горцы слушали молча и очень внимательно.

— Для того Всевышний и создал птиц. Чтобы уши, глаза и душа отдыхали, — некоторые вокруг даже кивнули в ответ, — А что птица, кроме ласкающей слух песни, может уронить капельку на папаху — в этом урона чести нет. Никто не будет гоняться за птичкой с ножами и ружьями. — Удивление отразилось на лице каждого, кто стоял и сидел рядом. На своих я не смотрел, но, думаю, они тоже явно не ожидали всех этих несвоевременных сказок и притч. Главный начал улыбаться, пока криво, одним углом рта. А я продолжал, не меняя ритма:

— Пророк учит, что в любом деле должны быть честь и мера. Выстрел в маленькую птицу даст красные брызги, щепотку перьев — и тишину. Песен больше не будет. — Тишина была и в зале вокруг. Абсолютная. — В этом выстреле не будет ни чести, ни меры. Каждый должен делать свое дело, которое начертал Всевышний. Птичка — петь. Волк — охотиться. — в этот раз кивнуло больше народу, — иначе не будет порядка, не будет гармонии. Если все волки разом начнут выть — лес и горы прослабит так, что мама не горюй. Какая тут гармония?

Главный захохотал в голос, и многие его поддержали. Улыбались же почти все. Внутренний скептик позволил себе выглянуть наружу в крохотную щелочку между пальцев. Глаза ладонями он закрыл в самом начале разговора, а теперь отказывался верить в происходящее. Пожилой встал из-за стола, обошел его и протянул мне правую руку:

— Меня зовут Ваха. Ты меня удивил, Дмитрий. И Коран читал, и в природе разбираешься. Откуда про волков так много знаешь? — он продолжал улыбаться, а когда я пожал ему руку, заметил мой перстень и удовлетворенно кивнул, как будто подтверждая какие-то свои догадки. На его перстне был круг, а не сердце в ладонях. Но точно так же поделенный на черную и белую половины.