Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там — или «влюбился», или "попал в дурную компанию", или "его какая-то муха укусила", или "его инопланетяне подменили"!? Тут определенно всё сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:

— А где все?

— Ты хочешь узнать, где все хлипаки? — переспросил я Кутырева и разозлился: — Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям… во время отлива.

— Ну да, — сказал Кутырев, — тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям, А когда всех перебросал, тогда бы что ещё стал делать?

Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое — одно за другим. А я такое себе позволить не могу. Поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.

— А где все? — переспросил он меня устало, но настойчиво.

— Если здесь я, значит, здесь все, — сказал я. — А остальные, по-моему, в медпункте.

Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом, у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: "Да, а ведь это только мой перигей, и даже не перигей, а, так сказать, самое его начало".

Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:

— Укатали сивку…

Он даже не мог договорить до конца пословицу.

— Укатали сявку, — поправил я Кутырева.

Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит — он у меня был сейчас просто волчий — и подумал: "Всё в норме, всё в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!"

Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлёк меня.

— Слушай, Иванов, — сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. — Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок "Весёлый тир". Знаешь, вот есть фотоохота — это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?

Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только подумал, а сказал вот что:

— Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?

— Почему последним? — удивился Кутырев.

— Да потому что, — объяснил я, — ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.

— Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвёртых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, — ответил мне Кутырев.

— Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? — спросил я Кутырева.

— А на какую же еще? — удивился Кутырев.

— А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? — спросил я снова Кутырева.

— Перед первой, — ответил Кутырев, — никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает ещё какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.

— Вот именно, говори дело, Кутырев! Что тебе от меня надо?

— Мы хотим на тебя киносатиру снять. — С этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.

— Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, — отрубил я.

— Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, — стал оправдываться Кутырев.

Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно это и была киносатира на меня, и строго сказал:

— И вообще неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не "мы хотим", а "нам пришла в голову глупая идея" или "мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!".