К рассвету все успокоилось. Прошел небольшой дождь и, когда солнце поднялось над морем, его лучи окрасили рваные облачка пара в светло-розовый цвет. Пар поднимался над остывающими камнями, над тем местом, которое еще вчера было городом.

Полиция сработала оперативно: уже к утру был захвачен человек, звонивший, чтобы сообщить о теракте. Это был карлик ростом девяносто семь сантиметров.

Карлик имел голос, крикливый и будто птичий, и восточные черты лица.

По-английски он говорил без акцента. На следующий день задержали было еще двоих сообщников, но те успели проглотить яд. Карлик, очевидно глава этой маленькой группы, вел себя нагло и вызывающе. На допросе он плюнул полицейскому в лицо.

В результате его избили до полусмерти, точнее, до такого состояния, когда ни о каком дознании не могло быть и речи.

В тот же день пришел недвусмысленный приказ этим делом больше не заниматься. В газетах сообщили о локальном землетрясении, уничтожившем приморский городок. Свидетелей, видевших происходившее в ту ночь, осталось совсем немного: все жители городка и окрестностей покоились под двенадцатиметровым слоем камней. Карлик так и не пришел в себя. Его полумертвое тело погрузили в вертолет и отправили в неизвестном направлении.

Неделю спустя в горах, в десяти километрах от города, обнаружили полуживую женщину в рваном платье и с остатками вечерней косметики. Женщина заблудилась и застряла на горном склоне, в лесу, среди крапивы высотой в человеческий рост.

Женщина заикалась и стучала зубами о стакан. Позже, когда она пришла в себя, то рассказала, что видела в ту ночь движущуюся каменную фигуру человека с тремя руками. По ее словам выходило, что каменное трехрукое нечто поднялось из-под земли, отбросило в сторону автомобиль и сразу же погналось за ней.

Палеопарк открыли всего несколько лет назад, но выглядел он так, как будто стоял не первое столетие. Впечатление создавали старые виноградные лозы, старые деревья и еще более старые пеньки, принадлежавшие, как казалось, древним лесным великанам, – на некоторых даже разместились ларьки, трапецевидные, в косую полосочку, но большинство пеньков имели для этого слишком неровный срез.

Конечно, это все было лишь генетической имитацией. В ларьках продавали фрукты со вкусом мороженого, фрукты со вкусом шоколада и даже со вкусом бифштекса с кровью. Впрочем, продавали и натуральные фрукты.

Сейчас в парке строили клетку для большого животного, очень большого, судя по высоте сетчатого потолка и по толщине стальных столбов опор. Сверкала и трещала электросварка, роботы-сварщики, похожие на диковинных черных кошек, со скоростью ласточек носились по металлическому остову, замирая на мгновение здесь и там среди осыпающегося фейеверка ослепительных огненных брызг. Грязные труженики, ругаясь, устанавливали стандартный видеоплакат о вознаграждении за поимку клона или хотя бы за успешный донос. Четырехмерный плакат был устроен так, что всегда смотрел прямо на тебя, с какой бы стороны ты не подошел. Плакат изображал уродливого клона с непомерно морщинистой человеческой кожей, под которой ползало что-то отвратительно бесформенное, – хотя каждому ребенку известно, что настоящие клоны выглядят не так.

Четверо босых жирных мужчин, потных, одетых лишь в длинные цветастые трусы, ходили по площадке перед большой клеткой и носили рисованные плакатики – очевидно, это были члены какой-нибудь лунатической секты. Один из четырех имел мегафон на шнурке.

Девятилетняя Мира пришла в парк с человеком, которого она называла отцом. Сейчас они стояли возле вольера с процератопсом – небольшим динозавром, покрытым костяными наростами, буграми, шипами и с коряжистыми пластинами вокруг шеи. Процератопс стоял, наклонив голову с клювом, похожим на копыто. Он прислонился всем телом к стальным рельсам оградки и изредка передвигался вперед или назад, переминаясь с лапы на лапу. Ржавые рельсы были вытерты до блеска с внутренней стороны – там, где животное терло их своим телом. Процератопс предпочитал медленно передвигаться по кругу, царапая рельсы пластинами. Так он проходил на своих четырех птичьих лапах по нескольку сот кругов за день, убегая от бесполезности существования. Трава у ограды была вытоптана, и более-менее выщипана в остальных местах: процератопс любил зеленую траву и листья, но еще больше любил натуральные фрукты, которыми его и кормили шесть раз в день.

Сейчас три девушки примерно двадцати лет гладили сквозь прутья спину ящера.

Животное не возражало.

– А он не блохастый? – спросила одна.

– А почему он лысый? – Морточка, ты не знаешь?

– У него волосики были посеченные и он их сбрил, – предположила третья, глупоглазая, веснушчатая, которую очевидно звали Мортой – редким, но свехаристократическим именем, обозначавшим смерть.

По костяным пластинам древней бестии уныло и деловито ползали крупные мухи, с серо-черными клеточками на спинках; процератопс смотрел в землю спокойным философским взглядом и была в этом взгляде фундаментальная дистиллированная древняя тупость, тупость, будто выжатая из всяких пирамид, китайских стен и каменных палеокрасавиц с толстыми пузиками, – которую не увидишь сейчас даже в глазах лягушки, сонной курицы или рыбы – просто тогда глаза были предназначены не для выражения чувств, а лишь для фиксации солнечных брызг, блеска листвы, и неосторожных движений убийцы, который подкрадывается к кладке твоих пятнистых, кожистых, теплых яиц. И все же казалось, что в этих глазах, довольно больших, отражается тоска по тому запредельному миру, который когда-то был своим – но это лишь казалось.

– Папа, ему нравится, когда его гладят? – спросила Мира.

– Ему все равно.

– Ты уверен? Они никогда не гладились?

– Никогда.

– Это скучно.

– Они ели и размножались. Они были просто машинами для еды и размножения.

Очень хорошими машинами, потому что сумели прожить намного дольше нас.

– Жизнь все-таки туманная штука, – загадочно выразилась Мира, бросила в траву обертку от мороженого (обертку сразу же подхватила шустрая зеленая робот-мышка, схватила и утащила в подземный мусоропровод) и отошла к другому вольеру. Там виднелась пещерка, сложенная из каменных блоков; полянка, заросшая травой метровой высоты; деревья – такие густые, что казались сплетенными в бугристый зеленый ковер – и справа тенистый, будто бархатный, пруд со множеством водомерок и водой, подернутой матовой пленкой – осевшей пыльцой цветущих трав.