Открыв дверь, я взвесил пистолет на руках, разрядил патрон и скинул обойму в руку. После чего перекинул Ральфу все по частям — он, не понимая что происходит, поймал…

— Я пошел в подвал, разбужу птицу. Стой и жди. Но хочешь — вали на машине, параноик старый. — Плюнул я. — Дебила кусок…

— Генри!..

Я спрыгнул с крыльца и сбежал по лестнице вниз, к выходу. Взгляд вверх — черный силуэт почти выбрался на крышу. С улицы слышны резкие команды загонной команды.

«Быстрее!»

Дверь в подвал обита железом, закрыта навесным замком. Но дужка слева крепится к деревянному косяку гвоздями, которые даже ребенок вытащит. Снять три гвоздя, открыть дверь…

Тварь уже на крыше, она скользит к краю. Слышны шаги армейских сапог по асфальту.

«Быстрее!» — бег по подвалу вперед, черно-белое зрение скорее мешает в этом нагромождении труб, внезапных поворотов и проходов. Но в этой темени оно лучше, чем ничего.

А еще — я видел им сиреневое сияние и упрямо пер прямо на него, то и дело ударяясь плечами, скользя на чем-то жидком и еле удерживаясь от падения. В лицо дышало уже не сыростью подвала, отчетливо тянуло мазутом. Вскоре все в воздухе было в нем, а ботинок чавкнул по маслянистой пленке, видимой в свете с улицы через отдушину.

Низкий гул раздался с улицы — так проезжает в ночи тяжелая фура, заставляя подрагивать все в доме. Испуганные возгласы, командный крик, и воздух наполнился оглушительной канонадой выстрелов.

«Уже рядом», — ноги уже по щиколотку утопали в нефти, а сиреневое обрело овальную форму, ослепляя глаза.

Удар по земле, словно сбросили бетонную плиту. Крики, выстрелы, выстрелы, крики. Исполненный боли нечеловеческий вопль, наполненный яростью и чуждой всему ненавистью. Снова крики — человеческие, отчаянные! Оглушающий рокот пулемета!

Я уже по грудь брел в нефти, пробивая дорогу руками через что-то плотное и мягкое на пути. Сиреневое лишило зрения — я видел только его. Что-то горькое осело на губах.

Я протянул руку, коснулся сиреневого — оно оказалось твердым и теплым. Зрение внезапно вернулось в нормальный режим, возвращая и масштабы. В руках было яйцо — белоснежное, с тонкими черными линиями. Вокруг, освещенное неярким светом сбоку из пролома на первый этаж, озеро нефти. И я в нем, в центре, на возвышении. На этот раз будто бы отказал слух — крики, выстрелы, скрежет металла, все еле пробивалось через звук собственного пульса.

«Я не смогу его забрать», — отчетливое понимание.

Понимание удивления Ральфа, если он еще не сбежал. Понимание гнева птицы, если она уцелеет в бою — она не успокоится, пока не найдет яйцо. Понимание, что военные даже патрон не потратят на предложение обмена найденного на мою жизнь — зарежут и отнимут.

Удар по яйцу сверху, чтобы образовались трещины. Руки испачканы нефтью, скользят — ненадежно освобождать одну руку. Вцепиться зубами, отдирая хрупкую оболочку. Взболтнуть содержимое, наклонить к себе и пить вязкую жидкость, растекающуюся по гортани и желудку приятной горячей волной. Пить, пить бесконечно, задыхаясь, но не обращая на это внимания — чувствуя, что все тело наполняется чем-то бурлящим, неистовым, безграничным. До дна, пока последняя капля не стечет в жадно подставленную глотку.

Тяжело вздохнув и пошатнувшись от эйфории, я скинул пустую скорлупу вниз — та, наполнившись нефтью, ушла на дно.

«Птица найдет, остальным не нужно», — дышал я чистым, кристально-ясным сознанием.

«Поздравляем! Заложено ядро новой ступени эволюции! Желаете запустить процесс? Понадобится:…»

— Нет! — Рявкнул я.

«Процесс отложен».

Переждав нервную дрожь, нахлынувшую от подобного предложения, я поломился обратно. Вот уж нет, вот уж точно не сейчас… Даже плечами передернул — настолько стало жутко от перспективы выпасть в нефтяной луже на следующие два года.

Прислушался — бой продолжался, и я не ведал, кто берет вверх. Пулемет все еще огрызался крупным калибром — значит, к нему тварь подобраться не могла. Но она все еще была живой.

Я вывалился из подвала, прищурился на солнечный свет и с тоской посмотрел в сторону ворот — казалось, они давно должны были быть распахнуты. Тем удивительнее, что последний замок все еще остался на месте. Я повернул голову — и машина тоже…

— Генри, — шепнули от крыльца.

— Я это, разбудил, — сияя глупой улыбкой, повернулся к Ральфу.

— Да уж вижу! — Не сдержал Ральф раздраженной брани вдобавок, шустро сбегая с крыльца. — Придурок малолетний!

— Но не предатель, — отметил я важное.

— Ты, мать твою, еще страшнее! — Ярился он. — А ну скидывай все шмотки, хрен я тебя таким в машину пущу!

— Я вообще-то герой!

— А у меня чехлы новые! А ну живо!

— Тьфу, — разочарованно отозвался я, скидывая кроссовки.

— Птица чует нефть. Хрен его знает, как много ее она чует. — Только сейчас Ральф начал объяснять толком, снимая с себя курту и брюки, оставаясь в подштанниках. — Мои наденешь. Живее!