– Я люблю своего отца, - объяснил Алекс, когда я попросил его объяснить мне эту загадку.

– А как ты хочешь, чтобы кто умер раньше - твой отец или твоя мать? Это была игра, которой я научился в школе. Ответить на такой вопрос невозможно, но задать его и поставить собеседника в тупик - забавно. Мы сидели на берегу пруда, закинув удочки в воду.

– Они не умрут, - ответил он после долгой паузы.

– Как так?

– Они вознесутся на небо.

– Туда не все возносятся.

– Мой отец говорит, что никакого ада нет. И чистилища тоже.

– Ну, тогда как ты хочешь - чтобы кто первый туда вознесся?

Было ясно, что ответа я не получу.

Подбежал знакомый мальчик и крикнул:

– Айда, там уже играть начинают!

III

Оказалось, что тем летом я последний раз в жизни видел "старого революционера". На следующий год Адриана Крук оказалась в положении, неслыханном для иммигрантских кругов: ее муж, Лев, развелся с ней и стал жить с девятнадцатилетней девушкой, вахтершей с местной фабрики.

По воскресеньям, возвращаясь из церкви, мои родители рассуждали о Хрущеве и Кеннеди. А также - очень часто - об Аде, которая, судя по всему, решила шокировать остальных прихожан своими странными шляпами и юбками с длинными разрезами. Шли шестидесятые годы, но она, похоже, была единственной в нашем кругу, кто уловил дух перемен.

– Надо помнить, что случилось с ее отцом, - говорил мой отец, защищая миссис Крук.

– А что с ним случилось?
– встревал я.

– Это не для детских ушей, - обрывала меня мама.

– Ему следует это знать, - не сдавался отец.

– Не сейчас. Пусть подрастет, - отрезала мама, закрывая тему.

На следующий год, в августе, по дороге в Кэтскиллские горы мама постоянно твердила, что мы должны быть очень деликатны по отношению к Крукам. Бросив семью, Лев нанес им глубокую травму. Мальчики, как она слышала, совсем отбились от рук. Ада с ними не справляется.

– Тебе есть с кем играть, кроме них?
– спросила мама.
– Они неподходящая для тебя компания, - в последующие месяцы этот рефрен повторялся неоднократно со все нарастающей силой.

Прислонившись лбом к оконному стеклу, я согревал его своим теплом. Люди на обочинах в моем воображении превращались в коров на лугу. Как часто я наблюдал за отцом, вот так же твердо державшим руль. Его густые черные брови сходились домиком. Если он уйдет от нас или умрет, кто будет водить машину? Провожать меня к врачу? Таскать по лестнице мешки с мукой? Разве мама справится одна? Почему-то я в этом сомневался. Мне было жалко Алекса, я боялся за себя и поэтому решил стать его другом. В десять лет Алекс был все таким же щуплым, со слабыми руками и ногами, и не нужно было смотреть через волшебный кристалл, чтобы понять, что его в отличие от его атлетического брата ждут большие неприятности, потому что он был отчаянный, его распирало желание действовать. А на вид он - со своей каштановой челкой и пламенным взором - казался очень милым. Когда он сосредоточивался на чем-то, лицо его морщилось, пухлые губы целовали воздух, а глаза щурились над крючковатым, однако благородной формы носом. Он был быстрым, но неуклюжим, словно все время воевал сам с собой, и невозможно было угадать, какие голоса звучали у него в голове и какие команды они ему отдавали.

Во время остановки в Тернпайке я помчался к купе ближайших сосен, на стволах которых кора шелушилась, как обгоревшая на солнце кожа. Деревья многое повидали на своем веку. За соснами на поляне виднелась коробка наполовину выгоревшего дома. Пустая оконная рама болталась на одной петле. Заглянув внутрь, я увидел пианино с несколькими сохранившимися клавишами, оторванной крышкой и вывороченными внутренностями и еще железный остов кровати, на которой некогда резвились двое. На обратном пути я нашел нечто, что принял за фаланги человеческого пальца, но отец, чья осведомленность в любой сфере - от акций до роз - поражала всех, сказал, что это всего лишь беличий позвоночник.

По мере приближения к Блэк Понду в то лето моя печаль сменялась эйфорией.

В середине дня Адриана Крук любила сидеть у пруда, ее голову венчала огромная соломенная шляпа, из-под которой выбивалась буйная масса пышных, немилосердно вытравленных блондинистых волос. Должно быть, она была в расцвете своей

красоты - это случается с разведенными: своего рода вторая молодость. Солнце сполна выплатило ее коже свою золотистую дань. Какие бы невзгоды ни обрушились на нее после ухода Льва, она ни с кем ими не делилась. Ей шло быть брошенной.

Семен, работавший на фабрике вместе со Львом, заметив мой взгляд, сказал:

– Видел бы ты ее двадцать лет назад. Она была первой красавицей в лагере. Все так и слетались к ней, как мухи на мед. Какие глаза, сколько обаяния!

Ада обернулась.

– Семен, ты не собираешься сегодня в город?

– Напиши список. Привезу все, что пожелаешь, - ответил тот.

– Спасибо. Как приятно сидеть на солнце...
– Она поправила солнцезащитные очки и спустила с плеч бретельки купальника.