— Она, — спокойно ответила мне сотрудница. — Это Петерсон. Я ее походку ни с кем не спутаю. Это точно она. Да ты посмотри в прибор, сам увидишь, — сотрудница имела в виду прибор ночного видения.

— Вижу, — пробормотал я, разглядывая в зеленом цвете линз прибора свою старую знакомую.

— Всем максимальная готовность, — сказал я в микрофон. — Начали хронометраж!

Для того чтобы заложить контейнер, Марте надо было подняться на мост и пройти по нему. Вот уж что-что, а прогулку по Краснолужскому мосту приятной не назовешь, особенно когда по нему идет поезд: узкая пешеходная дорожка прямо-таки ходит ходуном, а темнота добавляет остроты ощущениям. Но Петерсон, некоторое время подождав под деревьями, не торопясь направилась к мосту и стала подниматься по ступенькам.

В какой-то момент она несколько замедлила свой подъем, к чему-то внимательно прислушиваясь, а потом продолжила его и начала идти через арки, проделанные в огромных опорах моста. На это время она исчезала из виду и, как определили наши аналитики, именно в одной из таких арок она и должна была сделать закладку.

— Подъем. Семнадцать секунд, — сообщил хронометрист. — Первая арка. Восемь секунд.

Марта появилась из-за опоры моста.

— Вторая арка. Восемь секунд.

Марта продолжала двигаться по мосту. Пройдя вторую арку, она остановилась, облокотилась на перила моста и стала рассматривать катящуюся под ней воду реки.

— Остановка на первой трети движения. Двадцать три секунды. — Голос в телефоне звучал абсолютно спокойно, даже бесстрастно, но я-то знал, что нервы у этого внешне абсолютно бесстрастно докладывающего нам график движения по мосту Марты офицера напряжены до предела.

— Третья арка. Семнадцать секунд! — в голосе хронометражиста послышалось оживление.

— Четвертая арка. Восемь секунд. Продолжение движения. Пятая арка. Восемь секунд. Остановка на середине моста.

Вот он, этот самый момент истины! Марта стояла на середине моста и внешне полностью спокойно рассматривала воду.

— Ну, что, закладка произведена? — спросил меня Шароватов.

— Абсолютно уверен, что именно в четвертой опоре, — ответил я ему. — Можно брать.

Иногда, в отдельных и совершенно конкретных случаях, надо превышать собственные полномочия. Хотя бы для того, чтобы не допустить того, что два ветерана, прошедшие всю войну, рисковали своей жизнью сейчас, в мирное время. Оно, конечно, работа у нас такая, что для нас война не прекращается никогда, но все-таки. Зачем этот совершенно никому не нужный риск, если я со своими людьми возьму эту бабенку «без пыли и шума»? Так, что она сама этого не заметит.

И плевать я хотел на все ее даны! И не таких «зубров» брали! Но спорить о наиболее оптимальной тактике задержания, что с Ерофеевым, что, тем более, с Шароватовым, особенно, когда они уже вновь почувствовали себя на переднем крае фронта и «закусили удила», совершенно бесполезно, поэтому я решил пойти другим путем.

— Володь, — пока мы с ним переодевались: он в свою рабочую робу, а я в форму офицера милиции, — обратился я к своему сотруднику. — Здесь старики, — так «за глаза» называли мы свое руководство, — решили самостоятельно ее взять.

Он недоуменно уставился на меня.

— Ага, — подтвердил ему я свои слова кивком головы.

— Решили героически покончить жизнь самоубийством? — мрачно спросил меня он, когда до него наконец-то дошло, что именно я хотел ему сказать.

— Я не знаю, что они там решили, они со мной этим не поделились, но они решили именно так.

— Виктор! Наш выход! — коротко бросил мне Шароватов, едва оторвавшись от окуляров прибора ночного видения, через которые мы с ним наблюдали всю эту печальную картину.

Одним движением нахлобучив на голову строительную каску и на ходу натягивая строительные жилеты, мы молча двинулись к выходу.

— Значит, так, — коротко сказал он мне. — Идем ей навстречу. Разговариваем о какой-то там траншее, определяем, где именно будем ее копать. Как только мы с ней поравняемся, ты бросаешься ей в ноги, я скручиваю ей руки. А там и ребята подоспеют. Понял?