– А вот я думаю, красный – это доктор, – гнул свое белолобый. – Денег он за работу не получает. Так кто ж ему платит? Ведь своего он не упустит. Слишком умен, чтоб упустить. Может, ему вообще из Москвы деньги идут!

Джим сплюнул на землю. Лицо у него сильно побледнело, и он тихо произнес:

– Ты сукин сын, гнуснее которого я в жизни не видывал! Судишь о людях по себе, наверно, вот всех подонками и считаешь!

Широкогрудый опять приподнялся на четвереньках.

– Парень прав, – сказал он. – Он не может вдарить тебе по полной, а я могу. И, ей-богу, сделаю это, если ты не заткнешь свое хлебало вонючее!

Белолобый, медленно поднявшись, направился к выходу. Обернувшись, он бросил:

– Ладно, ребята. Но глядите в оба. Очень скоро Лондон велит всем закругляться с забастовкой. А сам после получит новенькую машину или работу постоянную. Так что глядите в оба.

Широкогрудый ринулся было за ним, но белолобый, увернувшись, выскользнул из палатки.

– Кто этот парень? – спросил он. – Он ночевал здесь?

– Нет, черт его дери. Зашел просто не так давно.

– А раньше его кто-нибудь из вас здесь видел?

Все покачали головами.

– Я не видел…

– Да и я тоже.

– В жизни не видел.

– Господи, так, значит, засланный он! – вскричал Джим.

– Кем засланный? – спросил плотный.

– Хозяевами, прислали специально, чтобы поговорил и заронил в вас сомнение насчет Лондона. Неужто неясно? Им надо расколоть нас. Хорошо бы парочка ребят проследила за тем, как он выйдет из лагеря.

Широкогрудый поднялся.

– Этим я займусь, – сказал он. – Мне это в радость будет. – И он вышел.

– Будьте настороже, – предупредил Джим. – Такие парни, как этот, могут убедить вас в том, что забастовка вот-вот кончится. Не ведитесь на ложь.

Плотный выглянул из палатки.

– Что еда кончилась – это вовсе не ложь, – сказал он. – Что варево, которым впору только скотину кормить, завтраком нельзя считать – это тоже не ложь. Чтоб такие слухи распространялись, шпионов засылать не надо.

– Мы должны продержаться! – воскликнул Джим. – Продержаться во что бы то ни стало! Если дрогнем, мы пропали, и не только мы. Каждый сезонник в стране это почувствует.

Плотный кивнул.

– Ну да, все связано, – согласился он. – Каждый же не по отдельности. Некоторые хотят для себя выгоды добиться, но это невозможно, пока каждый не получит выгоды.

Лежавший у самой стенки мужчина средних лет приподнялся и сел.

– Знаете, в чем беда наша, рабочих людей то есть? – спросил он. – Я скажу вам в чем. Слишком, черт возьми, мы много болтаем! А ежели бы меньше болтали и спорили, а побольше бы дрались, тогда бы, может, толк был.

Он замолчал. Люди в палатке прислушались. Снаружи доносилось какое-то шевеление, суета, шаги, неясные голоса. Звуки негромкие, но проникающие и всеохватные, как запах. Люди в палатке замерли, слушая. Звуки нарастали. Шаги по грязи. Несколько человек прошли мимо палатки.

Джим встал и подошел к входу, как раз когда в палатку просунулась голова.

– Там готовятся гроб выносить. Пойдемте, ребята.

Джим раздвинул полотнища входа и выбрался наружу. Туман еще не рассеялся, а стелился криво, сея вокруг крохотные легкие снежинки. То тут, то там ветер вдруг начинал трепать полотнища палаток. Джим оглядел проход. Новость уже распространилась. Из палаток выходили люди – мужчины и женщины. Они медленно стекались, смыкаясь в толпу. И чем плотнее становилась толпа, тем явственнее разноголосица соединялась в единый голос, а звук шагов превращался в общее брожение. Джим вглядывался в лица людей. Казалось, глаза их глядят, не видя, головы запрокинуты, словно люди принюхиваются к чему-то. Люди обступили помост, теснясь к нему.

Из палатки Лондона шестеро мужчин вынесли гроб. Ручек на гробе не было, и его несли на плечах, подхватив под днище. Поначалу они шагали неровно, стараясь попадать в ногу, потом, выработав определенный мерный ритм, медленно двинулись по раскисшей земле. Головы у мужчин были обнажены, и волосы их, как серой пылью, припорошены водяными каплями. Ветерок трепал угол грязного флага, то приподнимая, то опуская его. Люди расступались перед гробом, освобождая проход носильщикам, и те двигались с суровой торжественностью на лицах, напрягая шею, опустив подбородок. Стоявшие вдоль прохода люди, не отрываясь, глядели на гроб. При его приближении они затихали, а когда он, проплыв мимо, удалялся, начинали беспокойно перешептываться. Некоторые незаметно крестились. Носильщики подошли к помосту. Передняя пара опустила на доски изголовье гроба, а другие подтолкнули ящик, чтобы он встал надежно и прочно.

Джим поспешил к палатке Лондона. Там находились Лондон и Мак.

– Господи, ну почему бы тебе не сказать речь! Я же не умею.

– Нет. Ты прекрасно все скажешь. Помнишь, что я тебе внушал? Попробуй добиться от них откликов. Как только тебе начнут отвечать – они в твоей власти. Старый ораторский прием, на толпу действует безотказно.

Лондон казался испуганным.

– Ну сделай это, Мак! Богом клянусь, не умею я. Я ведь даже и не знал парня!

На лице у Мака промелькнуло выражение брезгливости.