— Кальвадос, кальвадос, — нараспев произнёс дед, — Идея неплохая, но вложений потребует изрядных. Как и времени.

— С деньгами я пока помочь не готов. Может, когда продам на сторону пару перлов, тогда в кальвадос серьёзно вложусь, но сейчас точно нет. Пока гол, как сокол. Кроме яблок ничем в дело войти не могу.

— Выпьем?

— Не, дед. Я пас. Мне ещё обратно плыть, а завтра брата тренировать. Хорошего помаленьку. Могу я книгу прадеда с собой взять?

— Конечно,– кивнул дед, — Отец для тебя и старался. Только у меня есть предложение получше. Книги тебе в дом Марьи Алексеевны мои люди доставят. Ты же по озеру поплывешь, а вдруг что случится и бумага намокнет.

— Согласен. Так даже лучше будет. Безопасней.

Мне, конечно, не терпелось посмотреть, что в книге, но один день ничего не решает. Ну не почитаю я её сегодня на ночь, так завтра посмотрю. А то, что все книги прямо домой к бабушке привезут, вообще здорово.

Решив продолжить разговор позже, мы направились в гостиную, где шумели родственники. Кушать хотят все, а без деда никак. Непорядок раньше старшего к еде приступать. Да и дед очень строгий.

Добрая тройка мужчин на свеженького и улыбающегося меня смотрели с удивлением. Бывало, людей и постарше моего возраста от деда потом к столу на простынях выносили.

— Всем привет! — обозначил я своё появление широкой улыбкой и рукой, поднятой в знаке: — Рот Фронт.

Утро началось у меня рано, как всегда. Почти что с первыми лучами Солнца. Про шторы я бабушке сказал, и даже подходящий материал у разбойников в телегах нашёлся, довольно плотная льняная ткань, но неторопливое Средневековье сказалось и тут. Будут мне шторы, но не сегодня, и даже не факт, что завтра.

Сонный Лёвка выполз на кухню гораздо позже. Я уже успел позавтракать и вместе с бабушкой сходить на птичник. Бабушке самолично приспичило выбрать петушка к обеду, и прислуге она право выбора не доверила. Я заранее попросил Марию Алексеевну указать, на какую из птиц выпадет её выбор, и когда она это сделала, чуть выждал, дожидаясь, когда гордый птиц останется в одиночестве, и Серпом снёс ему голову.

— Ох, Сашенька, зачем ты так? — запричитала впечатлительная дворянка.

— Бабушка, а ты думаешь, с татями всё иначе было? Уж прими меня таким, какой я есть — взрослым, серьёзным и крайне опасным для врагов.

— А ведь ты и вправду повзрослел, — признала старушка, когда я вышел из птичьего загона, неся на откинутой в сторону руке, обезглавленную тушку птицы.

— Лев Сергеевич, — строго и официально обратился я к брату, — Сегодня вы спали так допоздна последний раз. Извольте выбрать, сударь, мы будем из вас делать мужчину и кавалера, или вы желаете остаться жирдяем и маменькиным сынком?

Сначала брат от моего тона и обращения офонарел, а потом и на обидные слова носом захлюпал.

— Давай, разревись мне ещё, как девчонка. А ну, бегом умываться! Одна нога здесь, другая там! — гаркнул я ему чуть ли не в ухо, на что он пулей вылетел с кухни.

Мда-а… Тренировкой это сложно назвать. Отжаться Лёва смог три раза, ни разу не подтянулся, а добежал лишь до конца липовой аллеи, обратно семеня быстрым шагом и обливаясь при этом потом, который с него катился ручьями.

Я лишь головой покачал. С ним предстоит работать и работать.

Пока мы ограничились прогулкой, быстрым шагом прогулявшись до яблоневого сада и обратно. Кстати, яблоки ещё не созрели. Уже большенькие, но очень твёрдые и кислые.

С ответным визитом в Тригорское затягивать не стали. Я так и вовсе испросил разрешения у Прасковьи Александровны, чтобы прибыть пораньше и верхом, так как хочу посмотреть, как у неё всё в имение устроено.

Хозяйка она крепкая, да и муж её покойный в хозяйств знал толк. Оттого их Тригорское, при семистах душах крепостных, цветёт и пахнет, принося хороший доход, не то, что наше Болдино, которое отец в очередной раз намеревается перезаложить осенью.

Когда-то и бабушкино Михайловское считалось весьма солидным землевладением. Как никак, семьсот десятин земли (или как я тут же перевёл для себя, семьсот шестьдесят пять гектаров), при ста восьмидесяти душах крепостных, которых считали только по мужскому населению — это серьёзное хозяйство. Жаль только, захирело оно. Сейчас я в Михайловском застал лишь несколько десятков дворовых, сад, огород, конюшню, коровник, птичник и оранжерею, где выращивали мускусные дыни. Ни фабрики, ни винокурни, ни товарного производства льна и зерна уже не было. Даже обильные фруктовые урожаи из роскошного сада, устроенного ещё моим дедом, пропадали напрасно. Как ни странно, но за упадок в Михайловском я почувствовал себя виноватым. Слишком много времени уделяла бабушка нам, внукам, особенно своему любимцу — Александру, то бишь мне. Оттого и пустила дела в Михайловском на самотёк, нянчась с внучатами то в Петербурге, то в Захарово.

Отчего вдруг у меня интерес к быту и доходам помещиков проснулся — так тут всё просто.

Я попытался представить себя в Петербурге, и понял, что места мне там нет. Скучная жизнь служащего, на жалованье которого не шиканёшь, и совместное проживание с безумной семейкой Пушкиных, где один Лёвка более-менее нормальный, ну, и сестрица ещё туда-сюда. А когда в квартире орущий младенец появится, то всё — тушите свет. Про спокойную жизнь можно забывать.

Цены в Питере не то, что на Псковщине — кусаются, да ещё как. Съехать на съёмное жильё при моих доходах никак не удастся, а тут ещё и друзья по лицею, к которым я не просто равнодушен, а даже вынужден их опасаться.