– Леша- Леша! Ну, почему в тот вечер ты обо всем мне не рассказал?! Я, когда фотографии увидела, сразу догадалась, где они были сделаны. И объяснила бы тебе, какое у Женьки было при этом настроение.

– И что бы это изменило?!

– Тогда бы ты произнес единственно возможную и нужную фразу: «Этот подлый поступок мой сын не совершал»!

– Но факты, Ника, факты! Я уже знал, что девочка видела его на концерте с мобильником в руке. И Женька признался директору, что фотографии действительно сделаны им, и он их никому не показывал. Пойми, я много лет учился относиться к фактам корректно! И потому единственным, что мне казалось правильным – это разделить со своим мальчиком ответственность за все, что произошло. Пойми, родная, я… он для меня…. мне кажется, нет ничего такого, что бы я ему не простил! И другого ответа я тебе дать не могу.

Ника отняла руки, положила их перед собой, замерла.

– Знаешь, – произнес Алексей сдавленным голосом, – на том сайте я прочитал что- то вроде манифеста современных подростков. «Мы подростки двадцать первого века. Мы боль, хрупкость и лживая уверенность. В душе слабые, нуждающиеся в ком- то». И цитируют Башлачева: «…и мне надоело протягивать вам свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак». Я это дословно запомнил.

– И ты что, считаешь, что это относится к тебе и Женьке?! – вскинулась Вероника.

– Да нет, я думаю многое из этого набора – «хрупкости, лживой уверенности» и прочего – всегда было и будет в подростках. Не только в двадцать первом веке. И они всегда будут в ком- то нуждаться. Многое из этого было и во мне. Я ведь рос без отца. Я это помнил. Всегда. Мне не хотелось, чтобы в таком возрасте Женька от меня отдалился. И все- таки я пропустил тот момент, когда началось его настоящее отрочество. Как- то у него все не в том порядке как у меня происходит. Я в его возрасте на почте подрабатывал не для того, чтобы мороженое покупать. Мама все болела, и мы за квартиру задолжали. Но в остальном я был очень наивным пацаном. Кино и книжки любил только про войну и приключения. Про «любовь земную» и все такое – это после пятнадцати. А он летом в петанку играл, с водным пистолетом дурачился, как дошкольник, а потом эссе написал, которое ты мне осенью показала: « Как я открыл Небо».

И вот девочка эта красивая. Чтобы тайно фотографировать девочку?! В его возрасте я бы сгорел от стыда от одной мысли об этом. Впрочем, какие там фотографии. У меня зеркалка – «Старт»– только в Москве появилась, досталась по наследству от дяди. И смотри ты, об этой Лине он мне ни словом не проговорился. Это наш- то «господин Сердечкин»!

– Я о ней тоже не слышала, но о том, что он кем- то увлечен, догадывалась. Впрочем, ничего драматического в его поведении не замечала. Витал в облаках, женские портреты в «Истории искусств» рассматривал, сам кого- то пытался рисовать, весь альбом для черчения извел. Но ведь ему уже тринадцать. Возраст романтической влюбленности. И фотографии именно «из этой оперы».

– «Из этой», если только для себя. Но, чтобы на всеобщее обозрение?! Когда я просматривал форум на том сайте, мне с такими, ну, очень личными проблемами пришлось познакомиться, что в каких- то случаях я чувствовал, что краснею. Особенно, когда девочки откровенничают о своей физиологии. И я подумал, что я знаю нашего мальчика дома, в школе, в реальной то есть жизни. Но не в виртуальной. С кем, кроме школьных приятелей, он в Интернете общается, и общается ли, я не знаю. Он не говорил, а я никогда не интересовался, потому что сам в эти ЖЖ не ходок. Хотя почтовый ящик я Женьке еще в первом классе открыл. Он новости от прежних гимназических приятелей узнавал, школьные задания, когда болел.

То, что Ежик на что- то порочное способен, я не подумал. Но мне, грешным делом, пришло в голову, что может у них всех, и у Жеки в том числе, другое отношение к этой Паутине. Вот просто принято у них говорить о любой проблеме «всему свету по секрету». Мы же в этом возрасте зажаты были ужасно. Откровенничали только в очень узком кругу. Да и то, редко кто из пацанов говорил о чем- то личном, если не был уверен, что это придаст ему веса в глазах мужской компании. Но в поездах, заметь, сейчас только старшее поколение любит делиться подробностями личной жизни с незнакомыми людьми. Молодежь ненужным общением в реальной жизни себя не «грузит». Так, кажется, они говорят.

А о драке мне уже в школе сообщили. Вот я и сказал, что сказал, когда инспекторша стала грозить Жеке этим учетом дурацким…

– А сейчас… сейчас, что бы ты сказал? – осторожно спросила Ника.

– Ничего. Сейчас я своего Ежика обнять хочу, – ответил Алексей, печально улыбаясь.

Вероника промолчала. Нелинов отвернулся и стал смотреть в окно.

А в это время в квартире соседнего подъезда держали совет трое Женькиных одноклассников: Костя – «Коська», Боб – «Настоящий полковник» и Маша Розанова, в кругу друзей – «Мака».

– Ну, может, Женька все- таки показывал кому- нибудь фотки Маневич? – предположил Борька, пожимая плечами.

– Не гони туфту, Боб, – сердито оборвала его Мака. – Кому?!

– Ну, че ты заводишься?! К нему парень из его прежней школы приходил. Может ему. Имя у него еще чудное. Ермолай, что ли.

– Пафнутий!

– Да нет, правда! Я Жеке позвонил, а он говорит «ко мне…» Ну как там слугу у Пушкина звали?

– Может няню? – ехидно переспросил Костя.

– «Ручку поцелуй злодею», кто говорил?