Но чем дольше он смотрел, тем больше понимал, что это не постановка. Верхняя половина тела Тимы была разорвана и кем-то сожрана. Лишь лиловые кишки с прилипшим к ним мусором, разбросанные по земле, да темные пятна крови и куски мяса на позвоночнике, обглоданная голова, лежащая недалеко от остатков тела, – это все, что осталось кроме ног от Тимофея Сергеевича.

Ужасающий по своей нечеловеческой жестокости и вандализму вид тела товарища спровоцировал у Саныча рвотный приступ. Спазм скрутил мышцы его живота, и он стал извергать все выпитое и съеденное вчера. При этом он непрестанно кашлял и все дальше отходил от стола. Разум отказывался смотреть на это ужасное зрелище. От кашля болезненно разрывалась голова. Саныч ухватил голову руками, стараясь не дать ей разорваться.

Наконец рвотный позыв закончился. Саныч вытер рот тыльной стороной руки и сплюнул подступившую желчь. Он выпрямился и услышал урчание за спиной. Обернулся и обмер. На него смотрела Бальма. Морда собаки была вымазана в крови, из пасти на землю капала красная слюна.

– Бальма, – прошептал Саныч, сил громко говорить уже не было. – Ты что натворила? Ты сожрала Тиму?

Собака снова утробно заурчала, глаза ее бессмысленно блеснули алчной вспышкой, она в одном прыжке преодолела три метра, сбила человека на землю и придавила своей тяжестью. Машинально Саныч оттолкнул вонючую пасть рукой и, задыхаясь от веса псины, сдавленно крикнул:

– Фу, Бальма! Я свой. Не видишь?

Псина коротко уркнула, подняла голову и неожиданно покорно слезла с человека. Не обращая больше на него внимания и виляя хвостом, побежала за сеновал.

Саныч откашлялся, отдышался и с трудом встал на четвереньки.

– Да что же тут такое происходит? – пробормотал он и бессознательно направился за собакой к сеновалу. Он помнил, где припрятал бутылку коньяка и бутылку «Ессентуков», чтобы утром опохмелиться. Обычно после попоек на утро кроме воды ничего не было. Опытный в таких делах Саныч всегда заныкивал бутылку, чтобы полечиться. Он пошарил рукой в сене у стены, достал початую бутылку янтарного напитка и сделал пару больших глотков. Поморщился, но почувствовал, как постепенно подступает облегчение. Запил коньяк минеральной водой и нетвердой походкой направился к тыльной стороне сеновала. Он завернул за угол и остановился как примороженный.

На его глазах псина жадно жрала Любашу, а Настюша, довольно урча, доедала Николая.

Саныч оторопел. Он смотрел на этот каннибализм и не мог поверить тому, что видел это.

– Эй! – несмело крикнул он. – Вы это чего? Не безобразничайте… Это нельзя, фу… – И отчетливо понимая, что говорит несусветную глупость, стал, пятясь спиной, отступать. Женщина заурчала громче, посмотрела на Саныча и оскалилась. Саныч машинально поднял руку, чтобы отгородиться от ее плотоядного взгляда, и погрозил пальцем: – Ни-ни, Настюша. Я свой. – Эта фраза к нему прилипла. Женщина перестала урчать и продолжила свою кровавую трапезу.

В голове Саныча царил шторм противоречивых мыслей. Его разум не мог воспринять то, что видели глаза.

– Я сплю, – пробормотал он. – Ущипните меня. – Затем закрыл глаза и больно ущипнул себя за живот. Открыл глаза и тут же в ужасе закричал: – А-а-а! – Видение ужасающей трапезы не исчезло. Собака и женщина жадно и увлеченно жрали людей. На земле были разбросаны кости и куски плоти. Настюша, измазанная в чужой крови, шарила в животе Николая руками. Ее руки также были вымазаны в крови до плеч.

– Ну, нет, – прохрипел Саныч и со всех ног припустил к асфальтовой дороге, ведущей в неизвестность.

Ему казалось, что он бежал быстрее лани, но на самом деле с трудом ковылял и прихрамывал. Ноги кололи камни и сухая трава. Но Саныч на это не обращал внимания. Спотыкаясь, он выбежал на асфальт, и бежать стало легче. Саныч был в таком состоянии, что даже не обращал внимания на свой вид. А он был обряжен в набедренную повязку. Причем где-то потерял трусы. Колчан со стрелами бил по его бедру сбоку. На кожаном поясе висел томагавк, а на груди болтался нож в чехле.

Он как нарядился вчера, так в этом и уснул. Только перья и лук потерял, копошась в сене. Саныч бежал через лес. Он задыхался, хрипел, как мехи порванного баяна. Глаза затопила подступившая от перенапряжения кровавая пелена. Страх и ужас в душе, паника в голове гнали его прочь от страшного места. Он хотел убежать, найти людей, все им рассказать, снять с себя бремя страшной истории и разделить с ними свой ужас.

В груди горело, Саныч громко сипел. Сил бежать не оставалось, а дорога закончилась внезапно, словно ее обрезали. Вот была нитка хорошего асфальта, а теперь перед Санычем выстроились высокие кусты ежевики. Создавалось впечатление, что кто-то в насмешку над ним и другими бросил недостроенную дорогу и убыл в неизвестном направлении.

Саныча кусты не остановили. Всхлипывая, вскрикивая от уколов веток, он продрался сквозь колючие кусты и вывалился в придорожный кювет.

Все тело Саныча было ободрано и кровоточило многочисленными маленькими ранками. Но Саныч не обращал на это внимания, он упорно продвигался к своей цели. На четвереньках поднялся к дорожному полотну, что находилось перпендикулярно той дороге, по которой он бежал, и, выпрямившись, встал на подрагивающие ноги. Тяжело дыша, огляделся. Дорога была в две полосы с разбитым местами покрытием.