Меня работа устраивает и зарплата тоже. И подчиненные ребята что надо. Одна только есть...

придурковатая. Вообще-то она ничего, смазливая, но чуток тронутая: носит длинные белые платья, голову украшает венком из ромашек. С ней, в общем-то, легко. Безобидная, знай себе распевает. Когда объявляю перекур, она все ко мне липнет, чтобы поболтать, значит. Приходится терпеть, как-никак Генеральный, свысока относиться к подчиненным мне негоже. А вот и она, сейчас снова прилипнет и пойдут глупые разговоры без конца и края.

– Тебя как звать?
– спрашивает она.

– Ты что, забыла? Я Генеральный мусорщик, ваш начальник.

– Это не имя, а должность.

– Я робот, - говорю.
– У робота нет имени, только номер и должность по Единой социальной таблице.

– Нет, есть, - стоит на своем чокнутая.
– Меня, например, называют Принцессой.

И с этими словами она усаживается прямо на кучу костей.

– Только не туда, - прошу я.
– Только что привел кости в порядок, а ты всё портишь.

На мои слова она - ноль внимания, даже наоборот: знай шурует себе в куче палочкой, все старания пошли коту под хвост.

– А где ты работал до свалки?

– Нигде, я недавно с конвейера.

– Будет врать-то, - говорит чокнутая.- Ты же старый.

– Значит, меня старым и произвели!
– упрямо стою на своем я.

Молчит. Да и что она может мне сказать? Мне, для которого нет ничего неясного в этом мире, особенно когда речь идет о мусоре?

Тут со мной редкий специалист потягается, я четыре тысячи видов отходов различаю.

– Тебе твоя работа нравится?
– спрашиваю.

– Работа как работа, - отвечает.
– Вот только терпеть не могу грязное мужское белье.

– Если уж на то пошло, я тоже терпеть не могу дамские тампоны. Вон, глянь: весь участок номер триста семь ими забит. Никуда не денешься: профессиональная специфика.

С холма налетает предзакатный ветер, он разносит зловония по всему полю. Становится прохладно, но смрад куда страшнее: впечатление такое, будто через нос он проникает режущим дурманом прямо в мозг.

Сколько раз я выступал с предложением демонтировать роботаммусорщикам сенсоры обоняния, что помогло бы им работать еще более самоотверженно, но 53 Лига защиты существ с искусственным разумом так и не дала разрешения.

Вот мы и страдаем от этой вони, а по вечерам нас заставляют нырять в антисептический раствор, тут ведь можно набраться таких омерзительных микроорганизмов.

– Иногда мне становится невыносимо грустно, - говорит тронутая.
– Всё кажется, что была я прежде принцессой, что перенеслась я сюда из какой-то страшной сказки. А из какой - не помню, ничего не помню, словно прошлое мое вымыто из мозга. Прошлого у меня нет. А почему?

– Ну, ты даешь!
– отвечаю.
– Раз не помнишь, значит, не нужно, чтобы помнила. Значит, это прошлое не стоит воспоминаний. А почему у тебя на голове всегда венок из ромашек?

– Тоже не знаю!
– только что не рыдает тронутая.

– Надо мной из-за этого все смеются. Говорят, не подходит он к нашей профессии. Я им говорю - я ведь принцесса, а они ржут и лезут задирать юбку. Говорят, охота на задницу аристократки взглянуть. Почему ты никогда за меня не заступаешься?

– Кто, я? Почему заступаться должен именно я? Зачем мне вмешиваться в жизнь своих подчиненных?

– Сам знаешь, кого посылают в мусорщики: сброд, бракованные все до одного. А я робот второй категории "люкс-А" с долговременной памятью.

– Не спорю, - говорю я.
– Но раз тебя сюда отправили, значит, тут тебе и место. Там свое дело знают.

– Вступись за меня, - настаивает тронутая, и на глазах у нее выступают слезы.
– Не знаю, почему, только мне всё кажется, что именно ты должен за меня заступиться.

– Ладно, ладно, там видно будет, - успокаиваю ее я.

– Ступай, берись за дело, перекур кончился.

Смотрю на тоненькие ее ножки, по колено ушедшие в отбросы Дарлингтона, -действительно, не место ей здесь, уж больно хрупка и нежна, словно из хрустали для люстры сделана. Но начальники в этом ни уха ни рыла не понимают. И его могущество Лорд-констебль, и его превосходительство господин мэр (обоих я, вообще-то, весьма ценю и уважаю) твердили одно и то же: бери ее к себе, и всё тут! Не видят они, что ли: не годится она в мусорщики, чересчур добра и чиста. Она из тех, кого бог бережет, как собственное дитя. От таких одно расстройство - и делу, и душе.